Владимир КИРИЛЛОВ
(Санкт-Петербург)
|
* * *
Судьба творца – преодоленье
И сладких грёз, и горьких мук,
И, часто, беспробудной лени,
Когда всё валится из рук.
Над нами властвует сомненье –
Подруга страха и тоски,
Когда сраженье света с тенью
Сжимает обручем виски.
Моё хромое поколенье,
Ты та известная вдова:
Болят и мысли, и колени,
И, как ни странно, голова.
Не посещает вдохновенье,
И прикуп не ложится в масть…
Судьба творца – преодоленье,
Одна, но пагубная страсть.
Мадонна с младенцем
Вечная женщина с мальчиком маленьким,
Грудью кормящая женщина-мать.
Мягкая кожа, как пух одуванчиков,
Руки, привыкшие ткать и ласкать,
Волосы ночью беззвёздною падают…
«Что же ты хочешь?» –
«Что же ты хо«Мне страшно…» –
«Что же ты хо«Мне страшно«Молись…»
Эта картина печалит и радует:
Вечна короткая странная жизнь.
* * *
Была Россия.
Ела мясо,
Пекла таланты и блины,
Драла соседей, «брила лбы»…
И было всё предельно ясно.
С душой открытой и широкой
Была Россия.
Рвань и голь,
Уничтожала алкоголь,
Кутила с роскошью Востока.
Была Россия.
Бог отметил
Её великие дела.
Я знаю, что она была.
А что о том узнают дети?
* * *
Не быть российскому поэту
Кумиром нежных дев теперь.
С гербом в фамильную карету,
Увы, не попридержат дверь.
В альбомах избранных салонов
Он не оставит эпиграмм
И на развратном дне притонов
Не развлечёт продажных дам.
Приговорённый к будней скуке,
Сорвётся, может, наблудив.
И как пропойцу на поруки
Возьмёт поэта коллектив.
А если вдруг не сможет слиться
Со всею грязью наших лет,
Ему предпишут заграницу,
А не лепажев пистолет.
И так, подсосанный трясиной,
Глотая капли тёплых слез,
Он восхищается осиной
И стройным выводком берёз.
Первый поэт
Солнце упало в море,
Воду окрасив кровью.
Звёзд золотые слёзы
Забрызгали мрачный свод.
Где-то уснули Боги,
Только поводит бровью
Зевс – громовержец грозный –
Буйной фантазии плод.
Шкуру медведя сбросив,
Воздух вдохнул всей грудью.
Боже! Какая жалость,
Что так краткосрочен миг!
Медленно, словно осень,
Грудь наливается ртутью.
Сердце-ягнёнок сжалось,
Невольный родился крик.
Вот он – восторг победный!
Слово взметнулось птицей,
Речь полилась потоком,
Эхо взрывая в ответ.
Гордый, прямой и бледный,
Как же он мог мириться
С жалким безумным роком –
Воин, Мечтатель, Поэт?!
Заповеди
Не укради, не обмани…
Знакомых заповедей десять
В себе носи. И то цени,
Что день прошёл – пройдёт и месяц.
Не измени, не оболги…
И будешь в рай притворный призван.
Отдай рубашку и долги,
Будь честен в этой грешной жизни.
И всуе не упомяни
То имя, что всего дороже…
Но пуще прежнего храни –
Прелюбодействовать негоже.
А также ближних возлюби…
Хоть всех любить не хватит мочи.
Но чем сильней огонь в крови,
Тем жизнь прекрасней и… короче.
Карелия осенью
Облака – морская пена
Над Карелией мохнатой.
Реки – вздувшиеся вены,
Первый снег лежит, как вата.
И разбросанные зёрна
Щедрой властною рукою –
По Карелии озёра
С лёгкой резвою волною.
По холмам ручьи, что слёзы,
Где поляны зеленели.
Златокудрые берёзы,
Малахитовые ели.
На границе Ойкумены
Столько чудного нажито:
Ледниковые морены
И бараньи лбы гранита.
* * *
Твоё любимое окно.
Знакомый вид. Нева лоснится.
Четвёртый час. Тебе не спится.
Всё решено давным-давно.
Горбатый мост. Прозрачный тюль.
Ущербный месяц над трубою.
Залюбовался я тобою.
Любовь. Гармония. Июль…
* * *
Твои ладони гладили глаза,
А губы влажного искали поцелуя.
И умирала за окном гроза,
Когда в груди родилось: «Аллилуйя!»
Вчерашняя затоптанная боль
Не возвратится в этот синий вечер.
И бороздит сосуды алкоголь,
И губы жаждут долгожданной встречи.
Мои ладони, холод ощутив,
Знакомое не узнавали тело.
Давно забытый шлягерный мотив
Нам старенькое радио пропело.
Теперь уснуть – наверное, предать.
И мы лежим, внутри полупустые.
Слова, каких старались избежать,
В ночном благополучии застыли.
Эрот
И благодарность, и любовь,
И нега, и усталость…
Твоя изогнутая бровь
Приподнятой осталась.
Глаза прикрыты, и ресниц
Едва заметный трепет.
Рука безжизненная ниц,
И бессловесный лепет.
Чуть приоткрытых губ бутон,
Ещё хранящий свежесть…
И жалость, и остывший стон,
И преданность, и нежность.
* * *
Будто блоковская Незнакомка –
На плечах чуть колеблется шаль –
По аллее проходит девчонка
В длинном платье, как в дивную старь.
Ветер волосы трогает ласково,
Подметает случайную пыль.
И обычное кажется сказкою,
И придуманной кажется быль.
Мне пойти бы за ней на край света,
По следам неотступно идти.
Но, рождённая жаждой поэта,
Она вдруг исчезает с пути.
* * *
Земля разверзлась, словно пасть,
И поглощала всё живое.
Но не должны в неё попасть
Лишь те, кто с гордою главою
Стояли на весах судьбы,
Не убоявшись горшей доли,
И не склоняли головы,
А рисковали головою.
Когда качнулись небеса,
Почти готовые сложиться,
Не напрягали голоса
И к солнцу направляли лица
Лишь те, кому не мил покой,
Смотрели прямо днём и ночью,
Пока сердца пронзала боль,
И сердце разрывалось в клочья.
Пучина грозная, восстав,
На грешный мир волну обрушив,
Сметала мускулы застав
И в хляби превращала сушу.
Лишь те, кто жить умел в любви,
Нашли прибежище в ковчеге…
Их руки в струпьях и крови,
Мечты – о доме и о хлебе.
* * *
Возможно, что учёные когда-то,
Расшифровав загадки ДНК,
Вдруг оживят Платона и Сократа
И всех столпов, прославивших века.
Их соберут в одном просторном зале,
Рассадят у компьютерных столов.
Ведь захотят узнать, а что б сказали
Об этом всём создатели основ.
Посмотрит Аристотель на Спинозу,
Вольтеру подмигнёт Анри Бергсон,
Скривит Монтень, как будто от занозы,
На Канта глядя, умное лицо,
И промолчат и Гегель, и Бердяев,
Замкнётся Шопенгауэр в себе…
Легко ли вместе их собрать – не знаю.
Им вместе будет тесно на Земле.
