Дмитрий Николаевич Киршин

писатель, учёный, общественный деятель

Стихотворения 16–30

Раннее детство. Мечты, ожидания,
Игры без устали, счастье без края,
Смех без причины и плач без страдания —
Дни благодатного рая.

Сколько подарков на святки родители
Спрятали в доме! Ищи же смелее:
Холодно, стали морозы сердитее…
Ближе, теплее, теплее…

И наконец — горячо! И желанные
Ружья, машины, мячи чемпиона,
Сладости, куклы и платья нежданные
Руки берут восхищённо.

Детство… А после — труды и прощания,
Стон от мучения, слёзы от боли,
Краткое счастье, расплата, нищание,
Жизни последние роли.

Сколько даров невозвратно утрачено —
Кануло в омут усталости вечной!
За наслаждение щедро заплачено
Ранами смуты сердечной.

В доме надежды — смятенно и голодно,
Не на что сирой душе опереться.
Холодно, холодно, холодно, холодно…
И никогда не согреться.

Пречистый праздник Рождества:
Ночь сказочных, святых бесед;
Дом полон чуда, торжества…

…Снег заметает Божий след…

Сияет негасимый свет
Лампады, ёлочных свечей
И озарённых детских лиц.
Нет искренней и горячей
Восторга, что из-под ресниц
Струится, заполняя дом.
Среди зеркал и хрусталя
Сидит глазурный сладкий гном…

…Творцом покинута Земля…

Свисает яркий серпантин,
Пестрят на блюдах конфетти,
И бархат сомкнутых гардин
Косится в страхе на камин…
Стучат!.. Кто мог сюда прийти?..
Как слаб и робок этот стук!..
Дверь без задержки отперта –
И сам страдающий испуг
В проёме появился вдруг
Ребёнком с обликом Христа…

…Вернись, о Господи, прости!..

Ему в изгнании немом
По миру суждено брести,
Горя болезненным огнём,
Сгибаясь от бичей и нош, –
Сиротской кротости судьба.
«Подайте, сударь, медный грош –
Спасите Божьего раба…» –
«Дитя, пройди же за порог!» –
Ребёнка нежно увлекли,
Вручили праздничный пирог,
Вкруг ёлки дружно повели…

…Завет нечаянно сожгли…

И благодарно ожила
Улыбка в поднебесье глаз:
Боль отступила от чела –
В который раз, в который раз!..
И заяц, плюшевый на вид,
Затанцевал вокруг свечи;
И ветер не стонал навзрыд
В завьюженной пустой ночи…
А утром, пробудясь от снов,
Ребёнок, брошенный людьми,
Покинул приютивший кров…

…А мир не знал священных слов…

Как это страшно – быть детьми!..
Из рук чужих, извечно сир,
Ребёнок принял шоколад,
И хлеб, и гнома – всё подряд.
И вышел в занесённый мир –
Под снегопад, под снегопад…
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Сколь милосердна и щедра
Нам подающая рука!..
Сколь безнадежно далека!
Непричинение добра –
Как объяснить?..

…Кому нас, Боже, хоронить?..

Полнолуние

Бессонница, пустынных лет похмелье,
Плачу тобой земному бытию…
Я душу одинокую свою
На эту ночь – для буйства и веселья –
Бездомным бесам отдаю!

Они ордой звериною ворвутся
Под бесприютный, обнищавший кров –
И злобным эхом гибнущих миров
Над сердцем разуверенным взовьются
То крик, то вой, то стон, то рёв!..

Глас преисподней отзовётся болью
В отчаянном, безвременном часу…
Всему конец, уж душу не спасу!
Меня зовут к бесовскому застолью –
Я память в жертву принесу!

Рукой своей безжалостно-поспешной
Предам огню рассудок и Завет:
Всегда один, один – любимой нет!..
Я Демона молю о ведьме грешной!..
Рассвет! Проклятие, рассвет!

Когда вам холодно, когда подступит ночь,
Минуты тягостны, часы невыносимы
И вдруг почудится: никем вы не любимы –
Не верьте сумраку, гоните бесов прочь!

Они, лукавые, вольны свести с ума
Бессонной смутой, одиночеством, тоскою
И манят к бездне обещанием покоя…
Не верьте разуму, когда на сердце тьма.

Услышьте любящих:
их слово – исцелит
От обречённости пустого увяданья,
И шрамы памяти разгладит состраданье,
И ангел спустится и душу осенит…

Когда вам холодно, не слушайте себя;
Внимая любящим, воспрянете, любя.

Бег от себя – всегда в небытие:
Во мрак бессонниц, к миражу свободы,
По льду тщеты – к желанной полынье,
Тропой забвенья – к пропасти исхода.
Бег от себя… Сбегающих с голгоф
И бросивших кресты на полдороге
Не нам душить петлёю гневных слов:
Не мир – судья, но истина о Боге.

Нам – не казнить, а руку протянуть,
И возлюбить, и вспомнить о судьбе –
Безумным сном исчезнет горький путь!
Куда теперь? К раскаянью, к себе:
Найти в душе крупицу высоты,
Поверить, и надеждой утолиться,
И замереть у гибельной черты,
И помолиться…

Возьми меня в пустыню, Моисей, –
Надежды и раскаянья обитель.
Я – раб: в меня вселился победитель,
И в сердце постучался фарисей.

Стою – пока у запертой – двери;
Но поддаюсь, и душу отворяю,
И слышу, как скрипят ворота Рая,
Навечно закрываясь изнутри.

Возьми меня в пустыню – я умру
Среди камней, не брошенных в мессию,
Благословляя вещую стихию,
Посмертно научившую добру.

Возьми меня!
Найди меня в золе
Миров доныне властного порока:
И одного раба, раба-пророка,
Достаточно для рабства на Земле.

На всех трагедиях и сквернах –
Клеймо порывов вольнодумных:
Пролог – безумие неверных,
Финал – неверие безумных.

Мне сегодня исполнилось семьдесят лет.
Я так долго живу, что почти забываю
Дни, когда появился на свет –
Белый свет
В почерневшей стране рукотворного рая.

Годы жизни прошли чередою утрат.
Десять лет воевал и залечивал раны.
Вместо голоса слышал набат.
Шестьдесят…
Десять лет бытия унесли ураганы.

А ещё до войны – страх безвинных расплат,
Вечный голод, иль, может, голодная вечность.
Я не жил, хоть и не был распят!..
Пятьдесят.
Впереди пустота, позади человечность…

И я шёл в пустоту, чтобы духом восстать
Из последних руин, – так хотелось мне верить.
Но тюрьма погнала душу вспять.
Сорок пять…
В этой бездне гармонию нечем измерить.

А потом был апрель, пламя новой зари,
За которым февраль воцарился повсюду –
Всё погасло, что тлело внутри.
Тридцать три –
Это возраст Христа, поцелуя Иуды.

Дальше – мутная ночь. Необъятна, мертва
Ночь, вобравшая день и отечества дым.
Стынет кровь, и седа голова.
Двадцать два…
Скоро ль им истлевать – этим прядям седым?..

Я умру молодым!
Я умру молодым…

Жребий

Век поставил на красное –
выпало чёрное –
Цвет незрячих богов страха, боли и смерти.
В нём слилось воедино всё мрачно-покорное,
Все печали и смуты земной круговерти.

За столетие мир потерял состояние –
Память, веру, и честь, и рассудок в придачу.
Раб смертельной игры, не оставит в послании
Ни пророчества дум, ни пророчества плача.

Он оставит потомкам долги и проклятия,
Душу, полную зла, без Отца, беспризорную.
Скорбный Божеский лик пресвятого распятия
Век поставил на красное.
Выпало – чёрное!

Ещё разносится сердечное тепло,
Но стихли чувства, и уже по пояс Лета.
Неуловимое исчезло, истекло;
Необъяснимое осталось без ответа.
Ушла восторженность нетленных озарений,
Мой дух растратился, и суетен, и шумен.
Рассудок, немощный для чутких утешений,
Для состраданья недостаточно безумен.

Когда-то, в бытность бескорыстной доброты,
Душа прониклась благодатью откровенной:
Любовь не следствие всевышней красоты
И совершеннейшей гармонии Вселенной;
Любовь – причина, голос чистого познанья,
Тропа заблудшего в безвременной пустыне,
Преображающая сила мирозданья…
Любовь есть Бог. Но я не верую отныне.

В краю дурмана, где горят еретики,
А крик отчаянья картавит пересмешник,
Пути провидцев проторённы и горьки,
Пророк – печальный, непокаявшийся грешник.
Непредсказание триумфа кто помянет?
Но не простится предречение несчастий –
Я проклял дар, мессия больше не воспрянет.
Теперь мытарюсь – на довольствии при власти –
Послушным вестником несбыточных побед,
Желанным пастырем внимающего люда.
Что память?.. Ранит восхищение вослед,
Как объяснение свершившегося чуда.
Что совесть!.. Свыкся с окружающей геенной,
Бегу мятежных, цельно-жертвенных, крылатых:
На бал грядущего войдёт неубиенный
Смятенно-дряхлым современником распятых.

«На колени! К стопам! Я твой пастырь земной.
Я великий пророк и великий судья!
Я наследник священных геройских династий!
Мне покорны пучина с её глубиной,
Цепи гор и пустыня – весь храм бытия,
Кроме неба, – в моей торжествующей власти!

Я родился бескрылым, лишённым небес,
Но ошибку Творца мне исправить дано –
Обрести высоту неземного всесилья.
Я Полярной звездою украшу эфес
И вселенские истины брошу в вино…
Ты отдашь мне свои белоснежные крылья!»

И разверзлась душа, и взметнулся топор!
Крылья бились у ног, словно ангел в крови, –
Их посмертный полёт в тронном зале прервался.
Обескрыленный пал на багровый ковёр,
Боль затмила просторы всевышней любви…
Крылья бились в крови. Император смеялся.

Крылья!.. Он властелин необъятных широт!
Бились… Гордая мощь обрела высоту!
В тронном зале… Венец он отнимет у Бога!
Император склонился и крылья берёт –
Пробил час воплотить жадной славы мечту,
В поднебесье взлететь от земного порога.

Он решился! С обрыва на крыльях чужих
Смело ринуться вниз, в грозный тёмный провал,
И оттуда подняться к лазурным пределам!
Взмах – и рухнул на дно! Крик паденья затих…
Император в крови… тлен гордыню объял…
В расцветающий сад птичья стая слетела.

«На колени! К стопам!» – Новый пастырь земной,
Одержимый величьем, казнит красоту.
Память рода покрылась кладбищенской пылью.
«Мне покорны вершины и ветер степной!» –
Император бессилен познать высоту.
Обращаются в прах белоснежные крылья!..

…Бежать! Бежать! Горят сады,
Дух одурманен дымным светом.
Завет калечится декретом,
Любви теряются следы.

Бежать! Бежать!.. Сжимает грудь –
Слезами ль? ненавистью скорой?
Прощусь с потопленной Матёрой –
И к чёрту!.. С Богом!.. Как-нибудь…

Злой гений адского огня,
Всегда счастливый кровью приношений,
Чернее самых мрачных прегрешений,
Навис над колыбелью дня.

Что он замыслил – Люцифер?!
Что кроется в угрюмости надменной?
Падение божественной вселенной?
Крушение небесных сфер?

Клич варваров, чума пиров,
Пожар и глад чела не проясняют:
Лик ненависти радости не знает.
И бесы жмутся у костров.

Где отыскать того шута,
Что Дьявола заставит улыбнуться
И к прежним злодеяниям вернуться?!
Обширна бездна, да пуста!..

Иль, может, сыщется в смоле –
Среди рабов – великий пересмешник?
И найден лицедей, тщеславный грешник,
Творца хуливший на земле.

«Паяц лукавый и поэт,
Геенне предъяви своё уменье!
Твой чудный дар – возможное спасенье
Ушедших и грядущих лет.

Предстань, дерзни – и рассмеши
Антихриста в его печали грозной!
Иначе сгинет мир в ночи беззвёздной,
Погаснут маяки души!»

И начал шут. И в тех словах
Открылось не безумие людское,
Но – тайное, извечное, святое,
Презревшее тлетворный страх:

«Сколь ни сильна твоя орда,
Дух милосердный выше и сильнее.
Затворник храма во сто крат вольнее
Берущих штурмом города.

Ты не всевластен! Ибо есть
И над Антихристом сияние Христово!
Кем ни рядись, тебя изгонят снова
Любовь, надежда, разум, честь.

Дитя безвинно, верен друг,
Сердца живые движимы Заветом.
Господь повелевает мудрым светом…»

И Демон – рассмеялся вдруг!

В миру надменном и суровом,
Где варварство, тщеславие, беда,
Придя на миг, остаться навсегда –
Не в мраморе, но вещим словом;
Целить молением смиренным
Невольников воинственных начал;
Под сводом храма, полного менял,
Согреться думой о бесценном;
Превозмогая быстротечность,
В пожаре бытия растить цветы,
Познать нетленность мудрой красоты,
И жизнь, и смерть, а вместе – вечность.

Триста долгих веков я вхожу в этот сад –
Сад разбитых надежд и утраченных грёз;
Здесь ничто не цветёт, не шумит листопад,
Лишь у мёртвой воды реют тени стрекоз.

Здесь деревья вздымают обломки ветвей
К необъятно-бездонной удушливой мгле.
Да извечный гонитель пустынь – суховей
Выжигает узор на бесплодной земле.

Я ступаю по тлену засохшей травы,
По руинам покинутой светлой мечты,
И опять не смогу преклонить головы
Пред могилой священной немой Красоты.

Снова призрак знакомый встречает меня:
Над терновым венцом вьётся рой мотыльков,
Его лик всё безумнее день ото дня…
Я вхожу в райский сад триста долгих веков.

Предыдущая часть   |   Следующая часть