Н.С. Михин
О ТВОРЧЕСТВЕ ДМИТРИЯ КИРШИНА
(книга «Времена души»)
Я был весьма приятно удивлён с самого начала знакомства с творчеством Дмитрия Киршина, а именно – с произведениями, вошедшими в сборник «Времена души». Обычно новички приносят незрелые или более-менее зрелые стихи, чего нет в данном случае. Ритм, разнообразие размеров, соответствие ритма настроению, то есть правильный выбор размера, и так далее. Это стихи о вечности, о душе, о красоте и о добре. Стихи сделаны не совсем традиционно, это, скорее всего, обусловлено тематикой: в основном это размышления о Боге, душе, картины из древней истории (главным образом, восточной), из легенд… Поэтому язык и ритмика напоминают, с одной стороны, додержавинскую эпоху развития поэзии, с другой – в них чувствуется влияние поэзии «серебряного века», именно, городской поэзии (меньше национального, больше космического). Отсюда и вытекает старая, однородная рифма, то есть глагол рифмуется с глаголом, прилагательное с прилагательным и т.д. Я было начал отмечать такие рифмы постранично: 5, 10, 11, 12, 23, 24, 25, – затем не стал, так как такая рифма встречается практически везде. Может быть, что это не такой большой грех, тем более что в стихах Киршина это не особенно бросается в глаза (или, вернее, не лезет в уши), скорее всего, из-за тематики, о чём я уже говорил.
Я постараюсь остановить внимание коллег на отдельных, на мой взгляд, более значимых стихотворениях, на их достоинствах и недостатках, опять же, по моему мнению. Здесь рассматриваются лишь некоторые противоречия, выявленные при прочтении стихов. Написаны они грамотным человеком, владеющим языком и обладающим богатым фактическим материалом.
Первым из тех, которые мне показались противоречивыми, стоит стихотворение «Начало», с. 7–8. Что же тут противоречивого? С одной стороны: Антихрист казнит святое и прекрасное, в нём власти яд, в облике – жестокость… и тут же: вызывает жалость; потом опять идёт с гордой головой. Антихрист гордо именуется бессмертным. Тут же, кроме того, он – неживой. Почему? В выражении же «поклон неземной» я усматриваю двусмысленность; можно понимать этот поклон как какой-то нереальный, внеземной поклон – сверхпоклон. Однако, учитывая, что в языке бытует фраза «земной поклон», т.е. низкий, ниже «поясного», можно понять, что поклон этот небрежный, так себе, незначительный. А это (определение поклона) в стихотворении важно.
К таким противоречивым стихотворениям следует отнести и другие. В них противоречия усматриваются не в одном, а в сравнении одного с другим. Вот, к примеру, противоречивая пара: «Воин» (с. 149), написанный о чисто православных позиций, и «Затмение» (с. 147), которое по сравнению с «Воином» вообще выглядит кощунственно. Так же и в стихах «Времена души» (с. 157): «И засыпаю. Бога нет?» – и в «Страннике» (с. 159): «От Бога – сквозь сиротство – к Богу». Впрочем, этими словами само противоречие частично разъясняется – поиск Бога, поиск веры в Него. То же самое и в стихотворении «Матери». Эта противоречивость закономерна, она является свидетельством поисков самого автора.
В стихотворении «Славянке» заезженные рифмы особенно выпирают: «люблю – скорблю», «крови – любви», «голоса – полоса», «храним – гоним», «рисуют – тоскуют», «повелитель – Спаситель» и т.д.
В стихотворении «Александру Галичу», с. 12 – покойники могут быть опасны для правителей своими идеями, но от нечего делать («Всё равно вам топиться и вешаться…») с ними не воюют. Здесь мне понравилось: «Плачь, Россия, холопка босая».
Понравилось стихотворение «Ночь торжества» – особенностью формы и изложения, несмотря на «день – тень», «мрак – знак» и другие. Рифмы везде несколько подводят автора: «Рабство», «Безумие»… Но обратите внимание: «Ежевечерне ангел умирает в одной из камер сердца моего» («Рабство»). Таких образных выражений у поэта довольно много, я скажу о них в конце.
В стихотворении «Сергею Есенину» – о женщине в чёрном – поклонник от лица автора «в упоении» пьёт мёртвую воду, жаждет этой воды, чтобы для обновления выпить потом воды живой. Замысел хорош, но лучше б сделать как-нибудь по-иному, так как, будучи мёртвым, живой воды физически уже выпить не сможешь, а значит, и не обновишься. Лучше не пить, а то, получается, сам себе человек создал страдания. Как говорят: «Не было забот, да купила баба порося». Натянуто получается, будто игра в жизнь – заламывание рук.
«Полнолуние». Если бессонница зовёт к бесам, отдаёшь им душу… Беда. Радоваться этому нельзя. И потому, что в других стихах иное мировоззрение, и потому, что этому радоваться грех, как нельзя хвастать плохими поступками. А радость чувствуется, хотя и в виде мальчишеского бахвальства. Чувствуется даже разочарование, что плохое не удаётся довести до конца (с. 28). Ну, и опять же, рифмы: «себя – любя» и им подобные.
На нескольких страницах по ходу чтения книги я помечал для прочтения вслух отдельные стихотворения. Потом пошли короткие. Они вообще превосходны.
Интересны «Знаки беды». Их главы напоминают сонеты, сделанные по особым правилам – 12 глав с послесловием по 12 строчек в каждой: рифма перекрестная, затем два двустишия и четверостишие с опоясывающей рифмой. Что это? Не важно. Важно, что оно есть и весьма интересно. Но непонятно «безлюдие атак». Можно не согласиться с тем, что «Младенец погребён в безверии молвы». Так ли это? Ведь вера всё-таки победила.
Стихи чётки по размеру, ритмичны, музыкальны, но читать наизусть их слишком трудно. Их наверное легко бы читали современники описываемых событий, так как язык стиха ближе к языку персонажей. Стихи более современные, что ли, более светские – понятнее и проще. Например, «Мне сегодня исполнилось 70 лет…» Здесь только, по-моему, надо пересмотреть одну строчку на с. 41: «Тридцать три – это возраст Христа, поцелуя Иуды». Да, Христу было 33. Поцелуй же, если и имеет возраст, то после совершения, т.е. от 33-летия Христова до нашего времени. Все стихи, обращённые к более поздним временам («Жребий», с. 42; «Дуэль», с. 66; «Покорность», с. 67) более понятны читателю, хотя и они с отголосками легендарных времён: «Авель, Каин, рабы, чело, плахи…» В них же и более заметна рифма «любви–крови». Но это только отголоски. Сразу в стихах более современных от этого уйти трудно, но нужно. Мне кажется, что лучше было бы о современном говорить без всяких «анафем», «изыде» и прочих.
Во многих стихах – бытийная тематика, но того, всё-таки древнего мира.
Из стихотворения «Предтеча Сына неземного…» (стихотворение полуэпического содержания) всё же приведу последнюю строфу – без комментариев:
«Я вижу: вечностью хранимы,
Два невесомых серафима
В сосуде разума несут
Бессмертья первые мгновенья!..
И Страшный Суд – не Страшный Суд,
А продолжение Творенья!..»
В стихотворении «Голос» (с. 87) рядом со словами «скорбя», «гордыня», «демон»… вдруг – «визави» – другая крайность, сразу возникает перекличка с Северяниным.
«Отголосок яви», с. 109. У многих поэтов посвящения, как правило, не годятся для печати в силу узкой конкретной направленности. В этом же стихотворении (от возвышенного к бытовому) посвящение звучит на уровне традиционной поэзии, во всяком случае, ближе к традиции, чем другие.
Особое место – «Поэма на песке». Поэмы вообще по-иному оцениваются, но я буду не об этом говорить, а о поэме как о части творчества Дмитрия Киршина. Эта поэма стоит уже ближе к раннему Пушкину, к «Руслану и Людмиле» (особенно к картинам, когда Людмила находится в хозяйстве Карлы) или к главам из поэмы «Гаврилиада». Поэма мне понравилась простотой и эпичностью, хотя в целом – ранний Пушкин или даже Державин.
«Серые ангелы», с. 130. Интересна собственная трактовка. По библии: белые – ангелы, а чёрные – бесы, низвергнутые ангелы. А тут они должны объединиться вместе и низвергнуть «серых ангелов» – «серое зло»…
«Я слышал, пастырь…», с. 133. Тут, вероятно, разговор Сергия с Донским. Автор солидарен с Сергием, отстаивающим пацифизм: «Кого ты превозносишь?» – «Безоружных». У меня это стихотворение ассоциируется со стихотворением Ивана Стремякова «Пир». Помните:
«И сидели на почётном месте
Рядом Пересвет и Челубей».
Киршин по-своему выразил мысль о мирной жизни мирных людей, по-своему призвав людей к исполнению одной из Божьих заповедей: «Не убий!».
На мой взгляд, более обширное поле деятельности, более широкий круг сюжетов помогли бы автору разнообразить и рифмы, заставить его работать над рифмой. Если рифма не подчёркивает смысла, духа стихотворения, то принижается само стихотворение.
Тяга к древнему, ощущаемая во многих стихах, порой сбивает читателя о толку («Был день седьмой…», с. 106). Ожидаешь о сотворении человека, а высказывается современное: «И ты пришла!..» – свидание в воскресный день.
С удовольствием прочитав и исследовав книгу стихов «Времена души», я сделал вывод, что поэт Дмитрий Киршин растёт, находится в творческом поиске и не собирается останавливаться на достигнутом. Ищущий находит. Кто останавливается, якобы достигнув совершенства, тот умирает. Хочется сказать словами самого Киршина: «Гармония недостижима для вечно жаждущих её», иными словами – постоянное совершенствование.
И не могу закончить своего выступления о стихах Дмитрия Киршина, не процитировав несколько замечательных оборотов, выражений.
«Вы сами разожгли свои костры…» (кстати, тоже, как в «серых ангелах», своя трактовка судьбы Жанны Д’Арк, c. 45),
«Я отплываю в мир иной –
Рубите струны» (c. 87),
«Презрительная смерть врачует наповал» (c. 53),
«Но если бы только храмы! –
Вселенная на крови» (с. 52)
«И Странный Суд – не Страшный Суд,
А продолжение Творенья!..» (с. 60),
«Богаты жертвы, идолы скупы» (с. 107),
«Любовь – что может быть безумнее!?
Безумней только нелюбовь!» (с. 106),
«Ночного мотылька сердцебиение» (с. 93),
«Поэты долго не живут –
Поэты долго умирают» (с. 160).
14 февраля 1997 года