Анна КОЗЛОВА
(Великий Новгород – Санкт-Петербург)
|
Море
Я с возрастом, кажется, думаю кожей,
Когда пожимаю в доверии руку.
Моё удивленье немного тревожит,
А Ваше давно посягает на скуку.
Здесь пахнет страницами, чаем и воском,
Как будто чадящие свечи упали,
Но только поджечь им не дали полоску
Бумаги, исписанной «просто стихами».
Огонь до листов не сумел дотянуться,
И наши он больше не сковывал взоры.
А Вы бы смогли к тем страницам вернуться,
Где скрыли огромное синие море?
Водосток
Гремят водостоком, звенят озоном
Капли чуть растаявшего дождя.
Мне ли жить вздохом, мне ли словом
Среди жестяных стаккат?
Всё промокло водой на свете,
Хоть снимай купола с Исакия
И жми.
И это осталось в душе столетием,
Промелькнувшим за миг до весны.
* * *
Здесь хорошо, здесь пахнет жизнью –
Какой её приносит ветер,
Осенней непрощальной тризной.
Здесь хорошо, здесь пахнет жизнью!
Хотя… в покое не заметить.
И каждый вечер мой – покой.
Что мне останется от жизни,
Когда листва былого счастья
На кости гордости падёт?
Тот руку молча подаёт,
Кто сам, заплавленный в цейтнот,
Идёт вперёд, всю жизнь вперёд.
Назад ни шагу. Вечер. Ночь.
Что гонит всех спокойных прочь
От мест душевного покоя?
Мне знать не надо, жизнь со мною.
И ночью места нет печалям,
Здесь пахнет жизнью и прощаньем.
Здесь пахнет вечером пока.
Покой прекрасен. Вот рука.
* * *
Помню, странный был вечер,
Мы читали стихи, не стесняясь прохожих на улице,
Был тот день непогожим, но мы
Всё придумали сами, безумные,
Между луж-океанов плутая в надежде весны.
И, в грязи разглядев всей опавшей листвы украшение,
Вспоминали стихи о погоде, капели, огне.
Что нам нужно ещё?
Мы читали стихи странно-шумные,
Мы кричали поэмы в людской тишине.
Ну и что, что не нами те строки написаны?
Мы прочли их от чистого сердца, душой.
Не чужими без чести бросались мы мыслями,
А в дань осени были впервые собой.
Симфония в книжном №2
Куда торопиться за заснеженными вагонами,
Если в обе стороны поезда?
Мы остаёмся выключенными телефонами.
Нету гудков. Куда?
Куда нам идти, у какого окна согреться?
Если не греет ни чай, ни глинтвейн, ни водка?
К чьим ногам по-собачьи нам притереться,
Чтобы счастливей и мягче
Стала на миг походка?
Где притвориться улыбчивой дрянью?
У театральной кассы?
У какого книжного магазина сыграть Пиноккио,
Чтобы не спрыгнуть в общую массу?
Никто не должен понять: одинокие –
Основа для общего книжного суицида.
Зовите лекаря. Я опять
Покупаю книгу.
И вместе с толпой одиноких мы
Прём из лавчонок книжные томики.
Ах, кто придумал эти лакрично-пряничные домики
Из печатной бумаги, офсета и смехотворного тиража?
Господи,
За какие деньги издателя автор тебя рожал!
За какие гроши выворачивал до хребта
Всю свою поэтически-тонкую душу?
Услышать страшно.
Но я прочту.
Слушай.
* * *
В древнейшей воде на Земле
Учёные ищут следы зарождения жизни.
И им не до сна, не до кофе и связных молитв.
В древнейшей воде погружаться в эпохи не стыдно,
Какой же учёный пред этой водой устоит?
Ведь эта вода, как и мысль для умов, совершенна.
Учёный не ест, только пишет и сутки не спит.
Учёный давно по утрам не включал телевизор,
А там всё едино – политика, деньги, война.
Найти бы причины улыбки устало-звериной,
Что с синих экранов всё чаще и чаще видна.
Учёные ищут следы зарождения жизни,
Им в белых перчатках вся грязь городов не видна,
Но всё же не спят, препарируя ту аневризму,
Которой планета давно и смертельно больна.
Хватая кусками пайки и глотая огромные книжные массы,
Учёные с блеском в глазах что-то ждут от воды.
Их мир не утратил привычные краски,
Он только окрасился цветом неясной беды.
Далеко за пределами полюса и людей,
Которые о науке знают лишь словарные сноски,
Над древней водой колдовал чародей,
Мечтая о мире. Простом, человечном и плоском.
* * *
Когда на мир ложиться тишина
И стынут лампы всех многоэтажек,
Я слышу звон уснувшего стекла
И шорох звёзд из-под небесных стяжек.
И облака плывут по потолку,
Бегут к местам учёбы и работы.
А я пишу и сквозь стекло смотрю,
Как глупы, как легки мои заботы!
Гудит Москва, Новосибирск гудит,
Шумит, бурлит, не ведает дремоты,
А Петербург, как истинный пиит,
Не спит, не думает, не слушает кого-то.
По подворотням гаснут фонари,
И лишь одно окно горит, смотри!
Там, за стеклом, не муза ждёт поэта,
А он – творец её чернильной красоты.
Когда на мир ложится тишина,
Поэт не спит, он пьёт стихи до дна!
Белый лист
Мне страшно взять бумагу в руки.
С пером, не требуя чернил,
Сижу в опале душной муки,
И мнится: лист меня убил.
Сижу, а он лежит белёный
И мне в глаза глядит как конь,
И его бок разворочённый
Меня из проруби в огонь
Бросает, ну а после топчет,
Шурша измятыми краями.
Ну кто из вас ещё захочет
Быть похороненной стихами?
* * *
Жалуюсь я как-то врачу.
Говорю: «У меня недостаток свободы».
Врач: «Такого элемента в природе
Не существует».
Я:
«Действительно. Но мне не хватает!»
Врач: «Не врите! Не бывает
Такой недостачи».
Я: «А как же оправиться?»
Слова отдача
По сердцу
Изъеденной коркой, морем
Сковывает кровь,
Раздирает меня на обласканные
Осколки. Колко дышится, хоть злословь.
Да во мне в половину почти недостаток,
Словно выкачивают второй литр.
А то, что внутри – закисающий остаток.
Битый.
Меня отсутствием одной частицы,
Отобранной во сне, похороненной в зеркале,
Чествуют, как погибающую птицу.
Уже причисляют к меркнущим,
Тысячу лет гаснущим,
Распадающимся звёздам.
Мне не хватает свободы. Поздно.
Я врачу:
«Видите?»
Врач:
«Идите вон!»
Я захлопываю дверь, раскидываю бумажки.
Недостаток заполнен.
Тяжко.
* * *
Убегает сказочный поезд,
Убегает в синюю даль.
Нам воды по колено, по пояс,
Нас водой заметает январь.
Нам всё кажется небо притолокой,
Только тучи – портал из мрамора.
Просто серое мы привыкли
В отраженье Невы изламывать.
Мы в Пальмире, дохнувшей севера,
Все гранитные усыпальницы,
Терпко хочется знать, где же мы
И когда наша явь развалится.
Мы почти что в покое серости,
Но и нам не сложить оружия.
Вместо поезда к тихой пристани
Ну давай уплывём, ну же.
Для таких уплывающих странников
Вся Нева в каждый миг судоходная,
Нам бы только с течением справиться –
И, Пальмира, прощай. Мы свободные.
Предвесенник
Давай сегодня вырвемся погулять.
Настроение, веришь мне, в самую душу,
Так что хочется брызгами захлестать
Любого, кто гомон трамвая не станет слушать.
Сегодня в сплетении стука, поддатого спаянным воздухом,
В ароматах нежданного сентябрьского предвесенника
Точно знаю, что планы ещё не созданы,
И все мы – убаюканные Есенины…
Нам ни сном и ни явью мерещится к октябрю
Что-то летнее из брусники и василька.
Так, пожалуйста, можно, тебя позову
Разгонять над городом облака?
