ВОНТЕР ЛАК
(Екатеринбург)
Первая фотография
Промокашка далёких дат.
Чёрно-белые кляксы фотки.
Мой отец – молодой солдат,
кудри льются из-под пилотки.
Много лиц, только он светлей,
словно лампу зажгли в передней.
Рядом девушка всех милей.
У фотографа кадр последний.
А меня ещё просто нет.
Я – случайность вечерней встречи,
а точнее – случайный след
откровенности человечьей.
Это будет потом, потом…
Жёлтых трав в феврале щетина
и в снегу голубой роддом.
Свёрток, женщина и мужчина.
Фотография до всего…
Первомай у друзей встречали.
До меня, до неё, его.
До союза сильнее стали…
Фотография лучше слов
мне напомнит истоки судеб…
Если есть у людей любовь,
значит, всё остальное будет.
Скучаю
Знаешь, я по тебе скучаю,
мы не виделись столько дней…
И когда я свет выключаю,
без тебя мне ещё темней.
Мы с тобой и должны расстаться,
ты вернулась к нему опять…
Я привык с тобой целоваться,
одному одиноко спать.
Пробегают по стенам тени
и спасаются от машин…
Я раздавлен под той неделей,
когда вместе с тобой грешил.
Одинокое одеяло
не даёт без тебя уснуть…
Мне тебя не хватило… Мало…
Не хватило совсем чуть-чуть.
Шторм
Ошпарила волна скалу седую.
На море неуютно кораблям.
Мой друг себе нашёл жену другую,
а старую оставил дочерям.
Он выглядит вполне молодцевато.
Доволен новым домом и женой.
А старая ни в чём не виновата,
и нелегко ей маяться одной.
Луна над морем светит, но не греет.
Уснули дочки под вечерний шторм.
Ей кажется – он завтра пожалеет.
Она простит и осенит крестом.
Тётя Надя
Одышка, картошка, герань у окошка,
на карточке муж до войны,
икона под счётчиком, лампа, дорожка
да «Зингер» у тёплой стены.
Очки с толстой линзой – увидеть бы нитку,
заказчице платье пошить,
и смоченный хвостик ныряет в улитку,
иначе никак не прожить.
Непросто быть старшей сестрой тёте Наде –
поднять бы детей и сестёр,
и жулик на счётчике, пуговкой глядя,
так не по-советски хитёр.
Куда там учиться – поесть бы досыта,
парнишек одеть и обуть.
Работа, машинка, плита и корыто.
И мёртвых с войны не вернуть.
Вода из колонки, дрова из сарая…
Всю вывернет душу зима.
Так днём нахлестаешься, что, умирая,
у бога попросишь сама:
дай, боже, мне сил и смирения, боже,
заступник, глаза б сохранить,
смотри, на старуху я стала похожа,
да некого в этом винить…
Стрекочет машинка устало, крылато
у печки под детские сны…
И муж молодой угловатым солдатом
глядит на неё со стены.
* * *
Мама приехала, мама…
Спят пирожки на столе.
Банка варенья и самый
новый стакан в серебре.
В новом просторном сарае
я подаю ей дрова.
Солнце в пылинках играет,
в щепках моя голова.
Мама приехала, это
значит, что я не один,
значит, что пятое лето
будет счастливее зим.
Не пропуская ни слова
и улыбаясь в ответ,
вижу, как снова и снова
в ней отражается свет.
Так мне просторно и чисто
с мамой. Полешки неся,
знаю: всё кончится быстро –
вот и поленница вся.
Зимнее воскресенье
Снежинки тревожной метели
осели на веточках лип,
и лиственницы побелели,
и к тополю иней прилип.
Искрятся под облаком сада
холмы белоснежных перин,
торжественный миг снегопада
окрасил корону вершин.
Бездонной небесною синью
плывёт заколдованный сад.
Синицы под снежною пылью
к картонной кормушке летят.
Посыплю cемян на дорожку
для стаи седых голубей,
увижу целебную крошку
в мелькании птичьих теней.
За двадцать морозец бодрящий…
Мой сад – словно солнечный дым…
Любви, по тропинкам летящей,
невесте с курсантом своим.
Детство
Скворечник синий без скворца
и кошелёк без крупных денег,
портрет ушедшего отца,
а посерёдке я – бездельник.
Дополнила простой пейзаж
сырая Балтика с дождями,
я грыз уроков карандаш
и «Милый друг» читал ночами.
Спасибо, мама. Ты была
с утра до ночи на работе.
В раскопках моего стола
меня искали лишь к субботе.
Но запылившийся предмет,
кусочек сыра, хлеб засохший
и пятерни немытой след,
и взгляд над книжкою промокший –
всё окружение моё
меня совсем не огорчало,
а делало моим жильё
и лишь моим моё начало.
Без посторонней суеты,
бросая бедам взгляд вороний,
в газетной шапочке мечты
я рос для мира посторонним.
Я вырос. Странности в кулак.
Но так порой сжимает сердце
скворечник синий, кавардак
и взгляд, доставшийся от детства.
* * *
Мне приснилось, что все они живы:
я стою у знакомых колен
и смотрю, как на юбке красивой
спят ладони с прожилками вен.
Я расту под надёжной защитой,
укрываюсь от страхов и бед,
пусть штаны на коленках зашиты
и зелёнка видна на просвет.
Мне не страшно. Из солнечной рамы
улыбается тихая мать…
Я проснулся… Тепло моей мамы
прилетело меня обнимать.
Она
Она приходит вытирать пыль.
Она от засухи спасёт цвет.
Она красива, у неё стиль.
И ей до ста всего лишь семь лет.
Она встречала за войной мир,
А день Победы и её День.
Она устала и сама – тень.
Кино с мороженкой – её пир.
Она боится потерять ключ.
Она за пенсией идёт в сбер.
Она бесплотна, как судьба, луч…
Её праправнук говорит «эр-р-р».
Шоколадка
Такси ночное. Наконец-то дома.
Дверь открываю я своим ключом.
В полоске света тапочек знакомый,
и кошка спит, свернувшись калачом.
Ты тоже спишь. Я загляну украдкой.
Все собрались. Одно достойно слёз –
растаяла в кармане шоколадка,
что из полёта я тебе привёз.
* * *
Майский сад лебединой пеной
над зелёным холмом летит…
Знаю, я у тебя не первый,
кто волнуется и грустит.
Не распущенность в тёплом мае,
не наивность вишнёвых снов,
просто я тебя понимаю
больше, чем понимать готов.
Всё живое теплу открыто,
ветерок ворошит цветы…
Май заманивает магнитом
повстречаться, где я и ты.