Александр БОГДАНОВИЧ
(Санкт-Петербург)
|
* * *
Тесьма ручья переплела
кустов тугие букли.
Пугливые перепела
в хлебах интимно булькают.
А там, где в облачной грязи
разводья тускло светятся,
ночь солнцу изредка грозит
секирой полумесяца.
Уж тронул сумрака налёт
угрюмость гор бизоньих,
и солнце голову кладёт
на плаху горизонта.
Слов разгребая миражи,
я забываю как-то,
что терпеливо сторожит
меня топор заката,
что в землю лягу я пластом.
На мир взирая с нежностью,
отодвигаю на потом
проблемы неизбежности.
* * *
Леса плащ золотистый облез.
Клады листьев под сенью осин.
Стонет ветром обобранный лес.
Стынет сонно осенняя синь
в тусклом блеске белёсых небес.
Над хребтом туч сырые гардины.
Ржавых лиственниц лисьи хвосты
полыхают пожаром в долинах.
И грозит сквозь пустые кусты
гроздь рубиновой дроби рябины.
Под горой крематорий костра
стелет плети прогорклого дыма.
Колесит по откосу тропа,
обнажая желток влажной глины
и корявых корней потроха.
С непоседливостью паука
мысль плетёт из словесной мякины
тонких ритмов тенёта, пока
поздней мухой в сетях паутины
не забьётся сонета строка.
Творчество
Вагису Адельшину
Холст загрунтован. Всё готово –
палитра, уголь, кисти, краски.
Давно уж замысел толковый
томит и требует огласки.
Но пальцы гладят холст с опаской.
Ведь это им придётся снова
в безликой серости земного
искать мечту, надежду, сказку.
Творец в удачу верит страстно.
Путь кажется прямым и ясным
к пронзительнейшей красоте,
пока нет ни одной ремарки,
пока нет ни одной помарки
на загрунтованном холсте.
Цифровые вариации
Видно, для души напрасны
математики метанья.
В людях доброты запасы
прирастают вычитаньем.
Жизнь проживши, неизбежно
постигаешь с удивленьем –
как и всё живое, нежность
умножается деленьем.
* * *
Козырями крупной масти
бить всю жизнь любовь старалась.
Скоро будет не до страсти.
Скоро старость.
Скоро старость.
Не отдам я ринг без боя.
Но придёт ведь неизбежность,
и останется со мною
только нежность.
Только нежность.
Жизнь отчасти бесшабашна
и трагична изначально.
Так что всё это не страшно,
лишь печально.
Чуть печально.
* * *
Грозы откатилась атака,
и неба расчистился зонт.
Кровавые кости заката,
ворча, догрызал горизонт.
Дремала земля после ливня.
Зеркально мерцала река.
И плавали в ней горделивые
овальные облака.
Смотрел я на дальние горы,
и давнее вспомнилось мне:
как ты как-то раз после ссоры
всхлипывала во сне.
* * *
Не в силах лес унять
плеск солнечных лучей.
К сырой земле листва
льнёт золотым омлетом.
Бреду сквозь листопад.
И на моём плече
резной кленовый лист
пылает эполетом.
Природа не спеша
готовится уснуть.
Прекрасны наши с ней
прощальные свиданья.
Как бы хотелось мне
достичь когда-нибудь
такого мастерства
в искусстве увяданья.
* * *
В пегасовом сидя седле,
своё подсознанье голубя,
ценя гениальность в себе,
поэты друг друга не любят.
А я исступлённо ищу
плоды чьей-то сладкой мороки
и радостно трепещу,
найдя совершенные строки.
Стихов драгоценных искатель,
я жажду чужого огня.
Поэты, любите меня!
Я – ваш гениальный читатель.
* * *
Разве забудется, как мы с тобой
в даль окунулись из давки вокзалов,
как без тропы, сквозь лесные завалы
шли мы глухой баргузинской тайгой.
Как, не найдя ни ручья, ни реки,
ртом пересохшим хватали чернику,
как, второпях побросав рюкзаки,
лицами к блюдцу болотца приникли.
Как, утомительный взяв перевал,
мы увидали сквозь кружево сосен
ломти хребтов на лазурном подносе –
славное море, священный Байкал.
Звёздной пыльцой небеса посолив,
солнце ушло за Байкальский хребет.
Тускло заката мерцал винегрет.
Глухо ворчал Чивыркуйский залив.
Хмурились строгие профили скал.
Мокла луна в молоке облаков.
Словно плащом из собольих хвостов,
на ночь туманом укрылся Байкал.
* * *
Заката жадные уста
лобзают груди гор.
Везде – в лесу, в траве, в кустах –
всё тот же вечный спор.
Страсть и любовь.
Любовь и страсть.
И мука, и туман.
Пленить,
пожертвовать,
украсть,
спасти,
свести с ума.
Взломал невинный горизонт
упрямый лоб луны.
Всё нестерпимей крови звон
у тех, что влюблены.
Чтоб не прервался жизни круг,
страсть рвётся из оков.
И заливают звёзд икру
молоки облаков.
Скрипка
Гидону Кремеру
Что ты делаешь, скрипка, со мною?
Отчего я, едва не крича,
чуть не плача, слежу, как ты ноешь
у литого плеча скрипача?
То разгневанно, то игриво,
то рыдая, то смачно мыча,
к жилам, вспухшим на горле грифа,
льнёт опасная бритва смычка.
«О мгновенье, постой! Ты прекрасно!
Не противься, заплачь, покорись!» –
заклинает капризный, и страстный,
и пронзающий сердце каприс.
И, покорно слезясь, без стесненья,
пью я властный и скорбный напев,
созревающий сладостным зельем
в лакированной скорлупе.
Виндсёрфинг
Потуже парус натяну,
вобью поглубже шверт
и окунусь в голубизну,
в слепящий ртутный свет.
Пойду, накрéнясь над водой,
покруче в бейдевинд.
И будет виться за кормой
шипящей пены бинт.
И будет ветер бить в плечо,
причал молить: вернись.
А мне всё будет нипочем –
лететь то вверх, то вниз
и, отваляясь в предельный крен,
хрипеть себе: держись.
Как сладок новой страсти плен.
Блеск моря.
Блеск моря.Ветер.
Блеск моря.Ветер.Жизнь.