Александр ДОЛЬСКИЙ
(Санкт-Петербург)
|
* * *
Нам преподносит день ветра и тучи,
а ночь несёт бессонницу и страх.
Нас жизнь терять, не удивляться, учит,
и входит к нам тревога, как сестра.
И всё яснее виден каждый случай
переплетением законов, и пора
их перевоплощенья, и летучий
предвосхищений свет, и опытов игра.
И вот однажды в думах ежечасных
находишь смысл уже прожитых дней,
становится до удивленья ясно,
что цель – не мудрость, а дорога к ней,
И с кем поделишься добром и злом,
когда Харон подаст тебе весло.
Звёздный брат
Я знаю, есть в глубинах мирозданья
такая же свеча из темноты,
такое же неловкое страданье,
такие же неяркие мечты.
За многие пространства и парсеки,
что не исчислить цифрою земной,
похожие на близких человеки
с участием беседуют со мной.
И слышат мои медленные строки,
подносят света аспидный бокал.
Он льётся на меня от звёзд высоких,
как всенощный спасительный хорал.
Нас заключил один безмерный атом…
И наших дней зеркальное вино
разлито между мной и звёздным братом
без времени – недавно ли, давно?..
Он там горюет обо мне, а я пою
о нём тоску невнятную мою.
И любим мы одну и ту же оба,
но не всегда предмет в душе храним.
Моя любовь – его вражда и злоба,
я, зная путь, всегда иду за ним.
Когда в моей груди заноза боли –
не вскинуть рук, плечом не повести,
на красном поле, полужив от воли,
он птицу Феникс кормит из горсти.
И так зеркальны наши дни и лица,
как мир по обе стороны нуля.
Когда я умираю – он родится,
когда исчезнет он – воскресну я.
Среди чужих людей и века злого,
среди дымов и мелочной войны
я знаю – есть в мирах далёких слово
и сердце, что ко мне обращены.
И начинаю понимать в итоге,
что это я, но отражённый в Боге.
* * *
Как май застенчиво и нежно
касается сердечных струн,
позабывая опыт прежний
и все законы звёзд и лун.
Смотрю на юных и счастливых
и вспоминаю – сколько лет
их ждут приливы и отливы
простейших радостей и бед.
В ограде скромного жилища
сосредоточены миры.
Хлеб, яблоко и книга – пища.
Любовь – конец простой игры.
Дрова – основа для раздумий,
поскольку в них огонь и дым.
Нагаданное на роду мне –
перо. И груз бумажный с ним.
Вселенная моих детей
и свод прекрасный их затей.
Сонет разлуки
Как несправедливо мы судим,
как горько жалеем потом…
Уходят любимые люди.
Пустеют и сердце, и дом.
Неважно, что было причиной.
Иные их ждут города…
Но это ещё не кручина,
уходят порой в никуда.
И это уже невозвратно…
Не то, что, мол, где-то живёт
и пишет нам неаккуратно.
Он воздух, вода, небосвод –
вот чем он вернулся обратно,
как будто его кто-то ждёт.
* * *
Прошлое будет, как я говорил, там, где трава и песок…
Чёрный голубь среди могил клюнет в белый висок.
Но этого мало. Рука и крест (вспомни), как в той ночи,
вбиты ветром в дома невест выше, чем кирпичи.
И этого тоже мало. Друг друга предаст в тоске.
Будет ночь и ночной испуг чёрным сучком в доске.
И станет гнить голова страны, и тело её, и хвост…
И до той стороны Луны фараоны построят мост…
И снова явится мой Христос, слабый среди зверья…
И будет мор и невольный пост. И выживем ты и я.
Я наблюдал непростой процесс, не ожидая врачей,
пули, выйдя из тел принцесс, вошли в глаза палачей,
и восставали стихи из огня, и из вина – виноград,
и в зеркалах московского дня виден был Петроград.
Долго, долго сжимал Сатана в объятьях любви страну.
И нарожала ему жена Водку, Войну и Шпану.
Но прошлое выйдет, как я говорил, через тюремную щель
туда, где Лики под сенью Крыл, где слышится виолончель.
Две вины
Осталось несколько шагов,
чтоб нам из наших одиночеств
шагнуть в миры иных пророчеств
и стать умней своих врагов.
Осталось несколько слогов,
произнесённых тихо очень,
чтоб языков не помнить прочих
красивых, умных языков.
Остался только жест один,
уже давно забытый нами –
прижаться зябкими плечами.
Как этот жест необходим!..
И две души – как две вины,
две необжитые пустыни,
где не построены святыни,
хотя мосты все сожжены.
Осталась только жизнь одна
из двух соединённых вместе…
Да будет так, и к нашей чести
иная будет нам страшна.
Осталось, это всё осталось –
и жизнь одна, и звук шагов,
и жест, и несколько слогов,
но не любовь… Такая малость.
Март. Сумерки
Как в сумерки красив весенний синий снег!
Стальные облака краснеют по краям…
Ты, Время, не спеши, останови свой бег,
из дальнего окна доносится рояль…
И пальцы, спотыкаясь в музыке своей,
не вытянут никак логическую нить.
Прекрасней всех поёт бездушный соловей…
А сколько нужно мук, чтоб руки с сердцем слить!
Всё ближе, всё точней мелодии канва,
наверно, от повторов клавиши болят…
А мне всё веселей, светлеет голова,
и музыка цветёт, как вешние поля.
Вот тремоло дрожит, как жаворонка трель,
качаются леса аккордами ветров.
А вот капелью нот запричитал апрель,
и стелются дымы в низинах от костров.
У каждой жизни есть мелодия одна –
её берут у тех, кто музыкой богат,
и учат много лет без отдыха и сна,
но сочинить свою труднее во сто крат.
* * *
До печали, которая и в Книге Книг
не прописана выше – иначе б сожгла,
я познал этот мир, этот век, этот миг,
эти души и эти тела.
Это скопище мяса в активной возне,
в ритмах рока, соитья, стрельбы –
вызывает всё явственней чувство во мне.
Я не здешний. Я всё позабыл.
А теперь вспоминаю. Прекрасных Миров
я виновный и сосланный сын.
Узнаю здесь туманы, цветы и коров,
и плывущий вверху апельсин.
Я не ведал, как тихо мы сердцем поём,
как негромко рыдает оно.
И оставили шрамы на сердце моём
Россия, Любовь и вино.
Ухожу без дорог по траве и золе.
О, мой Бог, замолил я грехи,
потому что оставил на этой Земле
Россию, Любовь и стихи.
* * *
Всё, что построено, истратится и рухнет.
В небытие уходит каждый день и вечер.
А снадобье, что от унынья лечит,
готовится на авестийской кухне.
Но паче чаянья явился нищий духом,
зороастрийские бессильны разносолы.
Лишь имена, предметы и глаголы
воспринимаются прозрачным детским слухом.
И рабская душа влипает в Веру,
аки пчела в янтарный нежный мёд,
полуневнятные акафисты поёт,
возносит взгляд и бьёт челом не в меру.
И этого достаточно в итоге,
чтоб в буднях Царствие Его обресть.
Для умников слаба Благая Весть
и неуютно им в божественном чертоге.
Но мудрость, что сама есть промысел Творца,
из Книги Бытия читает до конца.
* * *
Июнь, как из почвы – из мая ростком
стреляет в зелёные выси
и смотрит на мир изумрудным глазком,
неопытен и легкомыслен.
Он в первые дни не поймёт, кто он сам –
земля или ветер и травы…
Но птицы безумной оравой
«Июнь народился!» – кричат небесам.
И суть атмосферы, земли и воды
опять к превращеньям готова.
Земля и Вода – воплощают труды,
а Воздух – прозрачное слово.
Огонь объявляется светом, и Не
становится – Да, растворяясь в вине
сонета и музыки кроны,
шуршащей песком на морском берегу.
И я эту данность в себе берегу,
как принц – неизбежность короны.
