Дмитрий Николаевич Киршин

Александр ДОЛЬСКИЙ
(Санкт-Петербург)

СТРОФЫ  ИЗ  РОМАНА  «АННА»

*  *  *

Как наши деды писали – когда запылает Аврора
и на плечо твоё ляжет оранжевый блик,
выйду из рук твоих, как из святого притвора,
снова в языческий послепасхальный сенник.
Вдох – и желание проститься до вечера тихо,
Вдох – и желание проститься до без пафоса, скоро.
Выдох – ну, здравствуй! О, как же любим этот лик.
Утром казалось – что до безразличья привык.
Вечером хочется слов, интонаций и жестов без спора.
В руслах от слёз искажается принцип резного узора,
что намечает природа в бутонах гвоздик…
Может быть шёлковым стон или бронзовым крик,
как уж сработает у Мельпомены контора.
Я ухожу от неточного слова, лукавого взора.
Скромен мой мир в твоей жизни. В Европе – Андорра
большую площадь имеет. Не сварен наш стык.
Дышит пространство любви между нами, летает опора.
И хорошо, что читаются точки внутри разговора,
но не в конце. И что я к этой чаше приник.

*  *  *

Редко приходит удача –
Редко приходит в кромешную ночь посидеть у огня.
Да, одиночество. Лишь угольки и раздумья,
Да, одиночество. Лишь угольки и звёзды в пространстве.
Эта темень вокруг – от могучего Космоса шерсть и броня.
И огонь – полыхание духа, частиц суета,
И огонь – полыхание духа, частиц траектории странствий.
Если унынье, что где-то рождается в химии крови,
осуществляется тусклыми бликами вянущих глаз
и заставляет тебя сожалеть о бесчестье
и заставляет тебя сожалеть о и слабом здоровье –
вспомни о тех, кто отважно
вспомни о тех, кто любить продолжает тебя и сейчас.
Если порой в раскалённом мозгу от сомнений и бед,
Если порой в раскалённом мозгу от неустройства и боли
тонкой мысли фитиль производит всего мироздания взрыв,
разожги костерок у сосны, ощути его пламя,
разожги костерок у сосны, ощути его пойми – ты на воле.
Это Время – твоё и твой Мир, твоё сердце
Это Время – твоё и твой Мир, и в нём нечестивый надрыв.
И вдохни этот воздух, исполненный сладостной гарью,
и вдохни свою жизнь, что навечно однажды дана.
Кто-то вспомнит тебя, не смыкаясь никак с твоей хмарью,
и простит, если будет мольбой и костром сожжена
и простит, если будет мольбой и костром эта боль и вина.
Неотрывно гляди на горенье, молись о прощенье и Вере.
И огонь успокоит тебя, хоть на время, в достаточной мере.

*  *  *

Всё тревожней и горше,
Всё тревожней когда приближается август к исходу.
Вот ещё одно лето летит, словно выдох. Конечен их счёт.
Приближается женщина с полными вёдрами,
Приближается женщина с полными мне обещая погоду.
Это осень идёт мне навстречу красиво и медленно,
Это осень идёт мне навстречу красиво и словно течёт.
Я бреду от берёзы к сосне и ладонью скольжу по коре их,
не приветствие это – сочувствие. Близится наша печаль.
Человек, получая от Бога Природу, торопит – скорее!..
и готовит для мёртвых деревьев свою именную печать.
Благородство лесов означает
Благородство лесов всего только их беззащитность.
Красота и печаль – две подруги, живущие в наших краях.
Но пока ещё лето стоит, и порою гроза оглушит нас,
и костёр принимает меня, как соавтор, на равных паях.
Но печаль и истома всё чаще отводят мне руки
от работы. И грусть предстоящей,
от работы. И грусть хотя и недолгой, разлуки
сочиняет мелодий минорных периоды, такты, куски.
Но, не зная себя, происходит в лесу моё лето…
В закромах вечеров много золота, ветра и света,
и совсем не найдётся меня полюбившей тоски.

*  *  *

Вот июль потянулся дымком от костра.
И жара… и от яблонь и вишен дурман –
означают, что снова пустеет карман,
и палитра беспечно и остро пестра.
Перед вечером пахнут малиною руки,
охлаждаясь, касаются шеи и лба…
Неизвестных пичужек трещит голытьба,
постигая премудрости райской науки.
И свободные в курсе и силе ветра
освежают мне мысли навылет.
И на чувствах ни гари, ни пыли.
Только маленький дождик с утра
моё сердце заставит об осени скорой
заскучать и вернуться к прозрачному лету,
к изумрудному сытному цвету
и озвучить года и повторы
этих райских недель, что у вечного древа
не умели ценить ни Адам и ни Ева.

*  *  *

Увы, поэт, художник, композитор,
когда ты мастер и идеалист,
рисунок, строки или нотный лист –
лишь ведомость награды паразитам.
Обман кругом. Твой труд поспешно делят,
награду до тебя не допустив,
и рвут, как плоть, строку, строфу, мотив,
года твои прибрав в свои недели.
И ты не смеешь слова произнесть.
Наглоголосые, бессовестные пасти
вокруг тебя в рудиментарной страсти
заставят позабыть покой и честь.
И всё, что ты трудом своим достиг,
наполнил мыслью, чувством и талантом –
нескромные разделят дилетанты
под сенью беззаконий и интриг.
Терпи, любимец ветреных Богов.
Ты – пища серых. Твой удел таков.

*  *  *

Молчи, когда слева болит или ноет…
Ни с кем не делись этой болью, терпи.
У каждого Жизнь измеренье иное
освоила с горем в пространстве толпы.
Людей миллиарды. И все безразличны,
хотя любопытны к смертям и мученьям,
пока их не ловит несчастье с поличным,
внедряясь в их судьбы своим назначеньем.
Когда осязаешь касание смерти,
то дни бытия принимаешь как дар,
легко приближаясь к объятиям Лар,
приемлешь нелепость мирской круговерти,
прощая Природе конечность дороги,
и сплин забываешь, и чувство тревоги.
Отныне ты равен и ветру, и звёздам,
и муки твои тебя правде научат,
и ты не упустишь единственный случай –
Творца извинить, если это не поздно.

*  *  *

Мой любимец – беспутный красавец июнь –
растворитель густых меланхолий,
ты в глаза мне дождём своим ласковым плюнь,
чтобы смыть с них следы алкоголей.
Только в наших краях я могу за гроши
получить ординарное странствие –
перелёт по Вселенной нетленной Души,
равнозначное Истине пьянствие.
Я под солнцем твоим появился на свет
через день за дитём Аполлона.
Между нами Пространство, но Времени – нет…
Лишь во всенощной пауза звона.
Я тебе благодарен не только за то,
что и мать, и отец синеглазы,
но и, пуще того, – за лапту и лото,
за цветов твоих полные вазы
и за ту, о которой не знает никто
ради убереженья от сглаза.

*  *  *

Образуются стигмы на сердце, похожи
на следы от рогов Золотого Тельца,
шрамы лжи и предательств ложатся на кожу,
прорезая, как маску, пространство лица.
Род политиков, воров, любителей муз,
захвативших законы и жизни,
с человеческим Духом не чувствует уз,
превращаясь в чудовищ на тризне.
Все века не дают нам иных вариантов.
Стекленеют глаза от злодейств и покраж.
По невнятным речам узнаёшь дилетантов,
разучивших шаманский приём – эпатаж.
И от римских ристалищ желание крови
в опьянённой толпе и во власти живёт.
Зевс, как прежде, ворует с мычаньем коровьим
не Европу – культуру. И глупый народ
платит жизнью политикам, ворам, певцам,
маскирующим язвы души и лица.

*  *  *

Беру я слово данное обратно.
Я был обманут и не разглядел
лукавый облик твой, что среди дел
скрывал ты так легко и аккуратно.
Я виноват, что был доверчив, близорук
и что с твоим соизмерял свой путь.
Но прояснилось тайное. Прошу вернуть
то, что использовал ты, словно ловкий крюк.
Верни мне слово, что давал я честно.
В ответ я подарю своё исчезновенье,
и стану жить – мгновенье за мгновеньем –
лениво, благородно и безвестно.
За что ты наказал меня, мой Бог,
создав характер мой, как чистый лист?!
На нём писали вор, подлец и эгоист
свои корысти и желанья – кто что смог.
Читая их неправедные строки,
я в муках постигал Твои уроки.

*  *  *

Я понял твой божественный секрет –
ты милосердна раз и навсегда.
Чтоб не обидеть, ты не скажешь – нет,
но чтоб не сдаться, не добавишь – да.
Из мира, что вокруг тебя витает,
ты принимаешь только светлые тона,
как будто у тебя душа святая,
и не лежит на сердце злость или вина.
Не позволяешь при себе злословить,
хотя горазда на горячее словцо,
и часто посторонних суесловий
являешься старательным ловцом.
Твои глаза не пропускают жестов
неискренних, а уши – оговорок.
Ты притворяешься Христовою невестой
и знатоком трущоб или задворок.
Тебе и Лувр уютен, и пригорок.
Тебя чертёнок вылепил из ангельского теста.

*  *  *

Между нами людей – миллионов семьсот,
океан, острова и заливы,
крокодилы, орлы, голубой бегемот,
пиццы, вина, колбасы, оливы,
страны Балтии, Бельгия, Евросоюз,
Ницца, Льеж, проститутки, отели
и Париж, уронивший созвездие Муз
до Малевича и до панели,
эссеисты, поэты читающих стран,
мудрецы до Гессе от Ликурга,
самолёты, бомбившие южных славян
и опасные для Петербурга,
пароходы, наркотики, мафия, перст
в изумрудном кольце Иоанна,
пляжи, бары, бульвары – ещё много мест,
где любили бы мы неустанно,
если б Глас не шептал непрестанно,
что нести мы должны нами избранный крест.

Публикуется по буклету: «Заседание № 150 секции поэзии РМСП. Александр Дольский. СПб., 2007». Составление и компьютерное оформление буклета – Д.Н. Киршин

А. ДОЛЬСКИЙ.  АННА.  РОМАН  В  СТИХАХ

Если коротко определить, о чём новый роман, то вполне можно ответить: о смысле жизни. Смешно звучит, что смысл жизни, наконец-то, найден? Когда прочитаешь роман, смешно не будет. Поэт показывает, как меняют мир Любовь и Творчество, и как приговор звучат строки о сытых и самодовольных: «Переместились лишь в пространстве, но Времена не изменив».
Это роман о проблемах творчества, о том, что значит быть Художником, о том, чем отвечает художник перед жизнью, если попадается на крючок инфернальных посулов славы и денег.
Может вызвать спор способ создания романа. Может ли автор сложить в нечто целое то, что писалось десятилетиями? Так складывались книги стихов, но роман – нечто законченное по мысли и тону… Если написанное на разных этапах творчества – история жизни, то почему бы такому материалу не обрести законченность в едином сюжете? В романе есть автор. Он не умер, как в постмодерне. Это традиционно? Старомодно? Нет, в романе есть объяснение авторской позиции – не бояться быть собой и говорить от своего имени. Может быть, такой определённости и смелости сегодня и не хватает. Автор делает всё, «чтобы в сердцах осталось слово, которое сказать посмел».
Смелость сказать о том, о чём догадывались, но сказать не решались, – свойство истинного поэта и одна из христианских добродетелей. Бесстрашие перед трудными, неразрешимыми вопросами – свойство и функция поэзии, которую всегда ставили выше философии и истории.
Что, собственно, стоит за словами: «Поэт пишет об общечеловеческих проблемах»?
Одни и те же идеи могут быть выражены языком философа, теолога, учёного, музыканта. Но выраженными они окажутся в разной форме. Истинным поэтом назовут того, чья форма выражения мысли устроит всех: и учёного, и философа, и теолога, и музыканта. Наиважнейшая функция поэта – примирять существующие точки зрения и доказательно утверждать, что зачастую не существует противоречия в предмете спора, вскрывать гармонию разнообразия мнений, чувства добрые лирой пробуждать. Логика здесь проста: нет и не может быть противоречий, кроме естественных, природосообразных, у того, что имеет единый исток и общий корень. В этом смысле текст запечатлевает состояние современной культуры и культурный уровень общества в целом. Вопрос «Кто будет это читать?» – влияет на то, что будет предложено. Поэт вскрывает глубинную родственность явлений и их утраченные связи. Показывает католикам и протестантам, христианам и мусульманам, иудеям и буддистам, что в их позициях больше сходства, чем расхождений, что позиции атеиста и верующего могут оказаться равноудалёнными от Истины.
Какие пути, приёмы и ресурсы существуют для этого у поэта? Порою, чтобы проникнуть в суть проблемы, необходимо внимательно всмотреться в значение хорошо знакомых слов. Именно эта способность выявлять истоки слова, проявлять изначальные его значения, отшелушивая наносное, и отличает истинного поэта. Выяснить, каким способом Поэт добивается поставленных задач, можно, используя именно этот метод всматривания в первоначальные значения слов и понятий.

Роман интересен тем, что содержит саморефлексию автора, рассказывающего об искусстве писать романы:

Роман в стихах, не в прозе. Рифмы здесь игрушки.
Когда пускался на дебют, то трудностей не знал.
И в этом смысле Вяземскому Пушкин
О дьявольском различии писал.

Я эти сложности почувствовал сейчас,
когда сюжет мой в отступлениях увяз.
(III, 2(13-16), 3)

К слову, в романе множество литературных реминисценций, отголосков и откликов. Здесь дело не просто в начитанности автора. Со строк романа веет его влюблённостью в поэзию, в поэтический мир «зеленоокого» Верхарна, юных Лермонтова и Рембо, «Цветаевой-богини», Волошина, Вордсворта, Рильке, Шекспира и Чехова, Тютчева и Чичибабина. Здесь с пугающей точностью возникают ассоциации с мирами Блока и Платонова, Гоголя и Булгакова, Бодлера и Сартра. Прекрасное и ужасное продолжает жить в современности. И у того, и у другого есть свои проводники и носители. Роман рассказывает о победе жизни и света над мраком разгулявшегося псевдоискусства, ведущего в никуда. Мир Красоты и Любви, воплощаясь в видимом и повседневном, нисходит с метафизических высот, которые открываются перед теми, кто его не предаёт, не сдаётся и имеет смелость заглянуть в суть вещей.
Язык романа, как и положено, способствует проникновению в философические глубины, способен передавать и движение мысли, и развитие сюжета и порою становится афористичным. Многие строфы заканчиваются ёмкими двустишиями:

И снова молодость впадает в грех –
Экспроприировать и разделить на всех!
(II, 1 (17-18))

Но, правда, защищая принципы Свободы,
Америка унизила все страны и народы.

А небосвод бездонный ясен, ярок.
И каждый день, как дорогой подарок.
(III, 1 (17-18))

Нам подфартило, что искусствоведам
Смысл наших разговоров был неведом.
(III, 8 (17-18))

Честный воин и большой поэт.
Сочетаний этих нынче нет.
(III, 9 (17-18))

Не утверждали мы, что прав всегда народ.
Подчас ничтожествам он предпочтенье отдаёт.
(III, 10 (17-18))

Доказав линией своей жизни возможность существовать без тусовки в самостоянии, отдельности, автор ставит под сомнение сложившиеся авторитеты и тусовочно закоренелые оценки. Предложив взглянуть на происходящее в мире с метафизических высот, он без обиняков ниспровергает модные имена, возведённые на пьедестал не имеющим собственного мнения большинством, даже если оно мнит себя рафинированно избранным и немногочисленным.
Особого внимания заслуживают авторские комментарии к тексту. В них и необходимые уточнения, и юмор в отношении к себе и к материалу.
Ведя рассуждения о принципах творчества, автор высказывает своё отношение к дилетантам (II, 11 (5-18); VII, 27 (9-16)) и эпигонам, к графоманству и массовой культуре, объясняя успешность «зауми», демонстрируя при этом с лёгкостью, насколько сам владеет подобной техникой, используя абсурд (II, 7-8) и аллитерацию (ХII, 9), которые могут быть самоцелью или упражнением, а могут опровергать утверждение того, что алкогольное опьянение высвобождает творческие начала и пьяный бред приводит к прорывам в высшие смыслы.
Российская вакханалия – особая тема романа. Из смешных и забавных ситуаций вокруг неприкаянных и безобидных в своей никчёмности алкашей вырастает национальное бедствие всенародного бездумия и бессилия. Эпизод нагнетается за эпизодом, зарисовка за зарисовкой. Кажется, что роман стал пробуксовывать, действие остановилось. Но как только действие сдвинется с места, станет ясно, что художественный замысел требовал нагнетания вакхических настроений как «сигнала распавшихся миров». На фоне безразличия и бессловесности вечно сосредоточенных на поисках очередного возлияния сограждан развёртывается битва между захватывающими материальные богатства делягами, в том числе и от искусства, и теми, кто несёт в мир Любовь и Красоту. Битва эта особого рода. Она предполагает, прежде всего, ясность позиции, ответа для себя, к чему стремишься и что в жизни утверждаешь. Роман подкупает тем, что много и глубоко говорит о любви, о её сути, о таинстве сближений, о силе женского начала, о красоте и силе материнства и, наконец, о том, как Любовь меняет Мир. Когда речь заходит о безобразиях, бесчинствах и бандитских разборках, поэт сбивается на скороговорку, которая приводит подчас к комическому эффекту: «Владелец модного канала много знал. В итоге траурный Шопен и скорбный зал».
В романе есть и углубление в инфернальность. Заискивания с силами тьмы не безопасны, и поэт проникает в их страшные глубины. Но истинные его интересы связаны с рассуждениями о Времени, о проявленности Бесконечного в конечном. В природе, в женском начале, в Любви, в силе юности и таланта он видит предвестье новых времён, во имя наступления которых сегодня следует сказать Суровые Слова:

Пока всё так. Но в Новом Мирозданье,
Что обещал в дурдоме мне один пророк,
Исчезнуть униженье и страданье
От власти, от неправедных дорог.
Не нужно ждать. И в Новые Моленья
Пора вводить Суровые Слова,
Чтобы любого татя голова
Болела со Всевышнего Веленья.
Настанут Истинные Новые Века,
и будет отсыхать преступная рука(…)

Не пропадут смертельные болезни,
и будет протекать на кухне кран,
пить и курить нам будет не полезней,
но нанести спланированных ран
никто уже не сможет никогда.
Землетрясенья будут катастрофы
и неудачные новеллы, песни, строфы,
но войны мы забудем навсегда.
Пространство, что прошлось и по моей семье,
есть этот Бог, что недоволен непорядком на земле.
Он начинает нынче Свой Большой Урок.
И мы вступаем в этот праведный поток.

Наступление нового Времени и рождение Нового Мира поэт связывает с приходом в мир новых детей с их способностью тонко чувствовать настоящее и ложное и противостоять неправде, делая это без особых усилий и надрыва. Новой и особенной по своему существу оказывается и героиня романа, имя корой вынесено в заглавие. Ей с её способностью любить и её избраннику Андрею, замечательному и глубокому художнику открывается тонкий мир, явленный в Музыке и в Слове, в полёте Любви. С ним сопряжено обретение высоты, привычка размышлять в любом случайном времени-пространстве, способность предчувствий и предзнания.

Е.Н. ЧЕРНОЗЁМОВА, профессор,
доктор филологических наук.
Московский педагогический
государственный университет

Публикуется по буклету: «Заседание № 150 секции поэзии РМСП. Александр Дольский. Анна. Роман в стихах. СПб., 2007». Компьютерное оформление буклета – Д.Н. Киршин