Юрий МОНКОВСКИЙ
(Санкт-Петербург)
|
Избушка спит
Избушка спит.
Избушка спит.Мороз в стекле узорном;
Ночь глубока, и сон её глубок;
А в уголке пред ликом чудотворным
Дрожит спокойный, кроткий огонёк.
Зажгла луна на стёклах самоцветы,
Царят мороз и вьюга за стеной…
И лишь душа зовущая согрета
Теплом лампадки в комнате ночной…
* * *
Дивлюсь, – упорно вон гонимый, –
Как твой спесивый суд жесток;
Ведь для тебя – своей любимой –
Я целым миром пренебрёг!
Но будет месть не равноценной!
Коль ты презришь во мне раба,
Взамен одной тебя – мгновенно
Весь мир подарит мне судьба!
Один… И все
Клеймишь «нежизненность» мою!..
Я не рычу, не лаю звонко;
Не спорю: гвоздь я не забью,
Как ловкий сельский мужичонка!
Забыв о женственной красе,
Опять меня барбосом гложешь:
«Дурак!.. Ведь это могут все!
И только ты один не можешь!»
Что делать? Каждый – властелин
Своих земных даров от Бога!.. –
Есть то, что я могу один;
А все хотят,
А все хотят,и все не могут!..
* * *
Спросил загадочно мудрец,
Не придавая тайне вида:
«Что тяжелей всего? – свинец,
Чугун; а может быть, обида?»
«Для рук, что много пронесли,
Тяжёлым самым был не камень,
Не сталь…
Не сталь…а горсточка земли,
В могилу брошенная маме…
У распятья
В день рождения мамы,
во Владимирском соборе
Крест золотится у распятья
От огонька моей свечи…
В твой светлый день стою опять я
Во мгле церковной, как в ночи.
Моя молитва не простая:
Здесь в уголке, в густой тени
Счастливым солнышком сияя,
Всплывают прожитые дни.
С тобой в пожизненной разлуке, –
Здесь говорю я, как с живой…
А Он молчит, раскинув руки, –
Христос с поникшей головой.
Покаяние
Прикрой меня, уйдём от света;
Я подожду тебя в тени;
Забудь о возрасте поэта,
Пытливых сверстниц обмани.
Когда сиять твой образ будет,
Красой и юностью пленя, –
Твои ровесницы осудят
Судом презрения меня
За то, что, – с прошлым обручённый,
Давно всем сердцем отлюбя, –
Я не тебе дарил, влюблённый,
А обворовывал тебя.
Утюг
Уже ваш поезд шёл на юг,
Смотрели станции в стекло;
А на столе ещё утюг
Хранил домашнее тепло.
Семейный друг твоей руки –
Он забывал тебя с трудом;
Хотя уж были далеки
И ты с дочуркой, и твой дом.
Придя один, любовно я
Утюг поставил на плиту, –
Ещё хранивший для меня
Семьи живую теплоту…
* * *
В бору горит огонь рябины;
И, отражаясь в ручейке,
Алеют тёмные глубины
В зелёном леса уголке;
И даже ёлочки зарделись…
Вдруг от удара топора
С рябины птицы разлетелись,
Как будто искры из костра…
Морская пена
Рано утром к лёгкому прибою
Вышел я – от моря без ума, –
И была сапфирно-голубою
Хрупкой пены тонкая кайма.
Встало солнце, берег озаряя,
Заблестела галька, как в слезах,
И кайма сапфирно-голубая
Розоватой стала на глазах.
Замер полдень, знойный и лучистый;
Вынося сокровища к ногам,
Россыпь пены мчала золотистый,
Драгоценный дар свой к берегам.
Вышли полдню сумерки на смену.
Вновь восторг взметнувшая во мне, –
Шла, дымясь, сиреневая пена
Вся в живом, рубиновом огне…
Журавли
Сейчас прозрачным, стройным клином
Проплыла в небе стая птиц.
С восторгом я за журавлиным
Углом
Угломследил из-под ресниц.
Вдруг первый, плывший всех чудесней,
Вильнув, упал в волну ветвей…
Когда-то я в красивой песне
Слыхал про гибель журавлей.
Стихи и музыка невольно
Там впечатляли красотой;
Но здесь, в лесу, кольнула больно
Жестокость истины простой.
И всё тревожил беспощадней
Журавль, трепещущий в траве…
Зачем?..
Зачем?..Мне было бы отрадней,
Чтоб он растаял в синеве…
Клеопатра
Огоньки тигристые в зрачках,
Шёлк ресниц пушистой бахромою,
Золотится туника с каймою,
И браслеты в кольцах на руках.
Всё пленит: и розовость плеча,
И стопа, и тонкое запястье…
И зовут к восторгам сладострастья
В лоно ложа шкуры и парча.
Здесь в шелках, под зыбким сводом – Рай!
От земного нету и частицы!..
Всё твоё! – и губы, и ресницы –
Всё бери! но – взял… и умирай!..
«Пусть умру, но будет Ночь моя!» –
Бросил раб под своды амфитеатра!
И прильнула к сердцу Клеопатра –
Огневая в золоте змея…
Как актёр, в кулисах снявший грим, –
Отрешённо истину открою:
Это я казнён был красотою,
Взял её…
Взял её…но не был ей любим!
На большой сцене
Нет, не поклонниц вспомнил я,
Не вас, брюнетки и блондинки;
Меня вернула мысль моя
К вечерней сцене Мариинки:
Как на простор её влетал
В своей стремительности шалой;
И с появленья хлопал зал –
Мгновенно, с самого начала.
Сверкало молнией Кольцо,
Вокруг разбрасывая тени;
Прожектор целился в лицо,
За мною двигаясь по сцене;
Гремел оркестр, притихнул зал;
Но у смятения во власти –
И не видал, и не слыхал
Я ничего в порыве страсти!..
Вот это жизнь, вот это путь! –
Лететь взахлесте по дороге
Не с кем-нибудь, не где-нибудь,
А там, где царствовали Боги!
Джигит
Горячий конь несёт джигита –
Летит, по ветру стелет хвост;
Пригнулся всадник, бурка взвита,
Кружит и мечется внахлёст.
Дуга мелькнула водопада,
Чинара, льнущая к крыльцу;
Летят метельно ветви сада
И хлещут горца по лицу.
От пальм дремотной веет негой;
Но на смертельной высоте
Джигит, не сдерживая бега,
Ущельем мчится в темноте.
А там, внизу, где блещут росы,
Осыпав тонкий виноград, –
Горянка ждёт;
Горянка ждёт;терзает косы
И на тропу бросает взгляд.
Но взвилась пыль за поворотом,
Сбылись горячие мечты!
И конь стремительным намётом
Влетел в долину с высоты.
В цветистых ичигах, проворно
Джигит приблизился тотчас,
И сопряглись две пары чёрных,
Неукротимо-жгучих глаз!..
Горянка – будто бы сердита –
Отпряла, ласку отстраня…
Но незаметно для джигита
Рукой погладила коня…
Разбитый портрет
Жил в мире добрый человек.
Однажды он на память снялся;
Портрет всем людям улыбался
Живинкой взгляда, губ и век.
Но злой – не веровал добру,
Был смех чужой причиной страха,
Он дотянулся и с размаха
Ударил камнем по стеклу.
Разбилось вдребезги стекло;
Упал портрет.
Упал портрет.Но даже с пола
Глаза, сквозь лучики раскола,
Струили доброе тепло.