Сергей НИКОЛАЕВ
(Санкт-Петербург)
|
* * *
В миф о себе ложась, как в саркофаг,
Я чувствовал себя на карусели,
Где сквозь мои извилины летели
Друг драгоценный, драгоценный враг.
Мне наплевать, какая нынче власть,
Сквозь саркофаг мне виделись картины:
Я наблюдал, как кровушка лилась
И превращалась в гербы и рубины.
Я думал: «Фу-ты, ну-ты, ноги гнуты!
Речей фитюльки, лепестки знамён…»
И навсегда влюбился в атрибуты
Жестоких и бессмысленных времён.
Сочельник
Сердечней нет виолончели,
Чем предкрещенская метель.
В сочельник, милая, в сочельник,
Когда поёт виолончель,
И всё исполнено значенья:
Свеча и карты на столе,
Откроем древнее ученье
И поплывём на корабле.
А море – вышитая скатерть
И поцелуи. Но замри –
В раскрытой Книге Божья Матерь
Глядит с усмешкой да зари
Так удивлённо и нестрого
За играми больших детей.
Ей странно то, что помнят Бога
В век сверхвселенских скоростей.
Давно забытый этот праздник
Развяжет в сердце тьму узлов,
А кот – антихрист и проказник,
Вскочив на стол, смахнёт тузов.
С водою чаши всколыхнутся,
И жизнь таинственно проста,
Коль из воды нам улыбнутся
Сквозь взгляд кота глаза Христа…
Степановские скворцы
Здесь санитары водку пили,
Играя с психами в буру,
И об забор бутылки били.
Когда мелькали на ветру
Изгибы практиканток юных,
У главврача звенели струны,
И, как Будённый на войне,
Он мчал на бешеном коне.
Ключами звякал сторож пьяный,
Кота объедками кормил
(Чернее бархатных чернил
Кот толстощёкий Валерьяныч).
Струился с неба тихий свет,
Но все они не замечали,
Что полон мир такой печали,
Что в мире сумасшедших нет…
Возвращение
Ты чётко видел весёлые стволы,
Как на приёме у окулиста,
А когда снесло тебе полголовы,
Тогда-то и понял – дело нечисто.
Ноги в руки – и марш домой,
Там жиркует с буржуем твоя невеста,
А ты засыпан чеченской листвой,
Фантом осенний без цвета и веса.
Бицепсами крепкими, словно медь,
Ты их задушишь, нет, ты православный,
И ты в окно подышал, как медведь,
Начертал свой знак, получилось славно.
А буржуй с невестой тысячью лиц
То ли смеялись, то ли кривлялись.
Из царства листьев, грибов, медуниц
Глаза твои на них расширялись.
Твой знак медвежий сгорает, как смерть,
Всё ближе рассвета предзимние дали.
Скорей бы в инее скупом рассмотреть –
За ради чего тебе мозги вышибали…
* * *
Хмарь лесная, болотный взгляд,
Из дубовых листов погоны.
– За кого ты сражался, брат?
– За зелёных, брат, за зелёных.
Два орловых взгляда горят,
Ржавы крылья и ржаво тело.
– За кого ты сражался, брат?
– Аль не видишь, брат, что за белых?
Молот бьёт, и серпы звенят,
Звёзды кровью налились властно.
– Я не спрашиваю, кто ты, брат,
Я же знаю, что ты за красных.
Изрыгая драконий яд,
Жгли вы братьев с подземной силой!
– Но ведь каждый из нас – солдат,
Мы сражались, брат, за Россию.
* * *
Поворачивается со скрипом на Север
Намагниченная голова святого,
И увядает коломенский клевер
В золотой петлице графа Хвостова.
Это Север – упадут ножницы на пол –
Придут близнецы-поэты в очках оловянных:
В нахлобученных докембрийских шляпах,
Заросли, словно древние вирши, бурьяном.
Стихи сейчас прытки, словно кузнечики,
У них, как у тебя, глаза синие и зелёные,
Синие утром, зелёные вечером.
Как писать с них иконы червлёные?
На Севере – ты мой единственный якорь,
Заякори стихи мои странные!
А ты, граф Хвостов, стихотворный вояка,
Позолоти рифмы мои антикварные!
* * *
Ты зашла лишь на чай, а осталась на два,
Тыщу два огнедышащих чая.
В чашку сыплю я сахар – а мчатся года,
Ем варенье – века примечаю.
Десять тысяч чаинок индийской росы
За спиною мне руки связали,
Пауки гобеленом заткали часы,
И железные стрелки отстали
От объятий загадочно-тихих твоих,
От волос заколдованно-русых.
В моей комнате ветер навеки затих,
И осел человеческий мусор…
Царь в голове
Тебя хоронили без царя в голове,
Но проклюнулся вдруг
Царь в голове. И идёшь по траве
Солдат сам себе друг.
Потому что играть можно без струн,
Танцевать можно без ног…
Теперь ты сам себе Перун,
Ты сам себе Сварог.
Вверх гореть пока, а не вниз,
Служивый, ты не устал.
Сядь-ка Долоховым на карниз,
Вот он – твой пьедестал!
Внизу Петербург в 2000 вольт,
Петербург в 2000 лет.
Проси у царя в голове 7 воль,
Он даст 17 в ответ:
Иди к ней, не собой, другим,
Не к ней, а совсем к другой,
Чтоб разлетелся волос ваших дым –
Серебряный и золотой…
Симург
Аз есмь славянский книжный зверь симург,
Но я дышу не книжными ноздрями.
Я всех славян люблю, а посему
Я к ним прибит весёлыми гвоздями.
Во чреве сытом, в плесени потерь
Меня крестили – не перекрестили,
Меня звездили – не перезвездили,
Я – птицерыбочеловекозверь.
Языческою буквицей огня
Разглаживаю памяти морщины
И к женщине я привожу мужчину.
Я – символ всех не верящих в меня!
* * *
Мне сказали: «У тритона кожура
Твёрже, чем у комиссара кобура».
Я тритона вместо кучера завёл,
Я вскормил его стихами, он – орёл!
Гнев его был, как ударивший мороз,
От него остановилися часы,
Непонятным механизмом он оброс
Ни за фунт, ни за понюшку колбасы.
Цифры сыпались из глаз его на снег,
Он махал крылами, словно человек.
Будь, Тритоныч, ты Орловичем у нас,
Пару сфинксов заряжая в тарантас!
