Галина ТОЛМАЧЁВА
(Санкт-Петербург)
* * *
А. Н. Т.
Лев катит шар к заснеженной Неве, –
А рядом лев похож на отраженье…
И ноздреватый, в дымке, в синеве
Над ними – шар луны. Лишён движенья,
Он вроде бы, но вдаль, к метро спешу –
И шар послушно катится за мною!
Прикованный к тому, что я пишу,
Слегка дрожа под лапой – под строкою.
А Млечный Путь вдали блестит рекою,
В снежинках Вечности – шикарнейшей из шуб.
* * *
Скажите, дядя Мустафа,
почём сегодня чебуреки?
На Черноморском побережье
бушует бархатный сезон,
Кафе-ракушку и костёр
мне, верно, не забыть вовеки –
Летели искры к облакам –
во тьму, к созвездью Орион.
Скажите, дядя Мустафа,
ведь жёны верными бывают?
На свете много верных жён,
но, верно, только не в Крыму,
О, здесь так сладко отдыхать!
Корабль от пирса отплывает,
А чайка сплетен роковых
уже уселась на корму.
Несите ж, дядя Мустафа,
бахчисарайской горькой водки!
И, если Вы не за рулём,
прошу Вас, выпейте за нас…
Мерцает в небе Млечный Путь –
улов на дне небесной лодки,
А мой любимый в Киев-град,
увы, уедет завтра в час.
Свет и полотно
На этих камнях мы ловили бычков
И часто стояли в воде по колено,
А волны плескались о глыбы, и пена
Клубилась, светясь, как края облачков,
Где крабы бочком покидали свой кров –
Погреться на солнце и скрыться мгновенно…
А я забывала о том постепенно,
Что я – поэтесса, и книги листать
Привычней мне, чем наблюдать за волнами.
И мир иллюзорный, и мир виртуальный,
Мир буквенный стал отступать, пропадать…
И пел изумрудный прибой мирозданья
О том, что ловить море в сети из букв
Напрасно стараемся мы…
Напрасно стараемся мы…Начертанья
Нет раковин шуму.
Нет раковин шуму.Не выразить звук,
Который из сущности Цвета бездонной
Идёт, синь небес ограняя в кристалл.
Старик Леонардо был прав, безусловно,
Что живопись главным искусством считал.
Баллада о ревности
Говорят, что Сирена
у дальней скалы появилась,
Обольстительно-нежно
выводит рулады она,
И себя морякам обещает
как царскую милость,
И когтями созвучий
вздымает химеры со дна.
Но один есть, один –
тот, кто к мачте любовью привязан,
Он не прыгнет в пучину,
не дрогнет: зови – не зови!
Но швыряется пеной она,
и теряет он разум,
Слыша трель соловья
и рассерженный клёкот совы,
Видя в жемчуге брызг
её груди и серые крылья,
Хочет смять эту нежить и нежность
и так целовать,
Чтобы вывернуть плоть свою
и задохнуться в бессилье, –
Сердце рвётся за борт,
и канат начинает трещать…
Что мне делать с тобой?
Значит, клялся ты в страсти напрасно?
Я – обычная женщина,
голос испуганный мой
Не сравняется с пением той,
призывающей властно
И манящей крылом,
как холёной изящной рукой.
К её тоненьким птичьим ногам
столько флагов упало! –
С черепами – пиратских,
с коронами, львом и орлом…
Но, быть может, миг полного счастья
не так уж и мало? –
По сравненью с легендами
разве не миг мы живём?
Я тебя отвяжу –
подарю золотую свободу,
Друг неверный и милый,
прошу, обними хоть… постой! –
Неужели и ты
из той слабой безвольной породы,
Что, кумирам молясь,
забывает о клятве святой?!
* * *
Салюты рябин запылали в лесу…
– Скажите, зачем вам такой фейерверк?
– Ты разве не знаешь? Зима на носу –
Встречаем Их Превосходительство Снег!
Заяц в тапке
Корабли проплывают по старым коврам,
Украшают их мех и цветы-завитушки.
Положи мне, бабуля, печенье в карман –
Буду зайца кормить под столом на опушке.
А в той комнате дальней, где выключен свет,
Серый волк из-под кресла глазищи таращит…
Фантик-парус поднимем, запутаем след,
Заяц – сам морской волк, его волк не утащит!
Заяц в тапке уютном до края земли
Мимо тёмного шкафа и страшного кресла
Доплывёт… Ведь идут по ночам корабли,
И ведут капитаны их вдаль, в Неизвестность.
* * *
К ногам позолоченной девы, что в центре фонтана,
Четыре дракона не дым извергают, а воду –
Так время струится, но всё постамент недвижим.
И глаз не спускают четыре крылатых варана.
А в праздник звенели литавры, и в небе высоком
Воздушные змеи плясали, хвостами красуясь.
Но снизился змей, что влюбился в прекрасную деву,
И грудью ударился о металлический локон.
Змей бился, пытаясь обнять золочёное тело,
Ломали драконы его деревянные кости,
На дне же бассейна сверкали на счастье монетки –
Змей замер над ними, и статуя грустно глядела.
…А я опасаюсь толпы потерять уваженье,
Тону в вашем взгляде, но сплетен боюсь и препятствий,
А сердце моё, словно бедный бумажный кораблик,
Скользит по волнам там, где Ваше блестит отраженье.
Кактус и блюдце
Ворчливый кактус тычется в стекло
Иголками… Мне кажется, что даже
Он топал по ночам – искал тепло,
Пески Сахары, миражи, пейзажи
Привычные… А за окном, увы –
Всё снег да снег на бесконечных крышах…
Лишь по утрам серебряный павлин
Вдали хвостом искрящимся колышет,
Потом колибри стайка пролетит,
И стихло всё – заря уж миновала…
Но кактус, словно ёж – всю ночь не спит:
Решился он во что бы то ни стало
Дойти до блюдца с молоком зари,
Пусть даже это топать очень долго,
И вот сегодня утром – посмотри! –
Расцвёл… Ты лепестки тихонько трогай –
Наверно, он на иглы подцепил
Обрывочек лилового тумана,
Когда сгущённый свет из блюдца пил
И торопился, чтоб вернуться рано.
Любовник зари
Охвачена Луна тревожной поздней страстью.
Гусар-подсолнух в штаб к ней вызван. Ей он мил.
Сраженья ждёт она и сдаться хочет счастью,
Но вежливо пред ней он голову склонил.
Луна стара, грузна и пудрится недаром,
И пудрой всё кругом усыпано в ночи…
В том призрачном дыму пред дамой-генералом
Застыл любовник той, чьи ласки горячи,
Чей розовый наряд наивно-неизменен,
Улыбка – утра луч! Он грезит лишь о ней…
А важная Луна всё ждёт, что в наступленье
Пойдут на штурм её дряхлеющих камней.