Рецензия на подборку произведений Ильи Николаева
(рассказы «Ночь» и «Счастье», главы повести
об Афанасии Никитине)
В современной литературной практике считается хорошим тоном подмена понятий: скудость мысли и однообразность тематики, как правило, выдаются за «главный путь» сложившегося писателя. Приятно отметить, что представленная подборка произведений не укладывается в прокрустово ложе «сложившейся» (или, если хотите, «свернувшейся») литературы, демонстрируя широкий диапазон тем и изобразительных средств автора.
Остановлюсь подробнее на особенностях «техники письма» Ильи Николаева.
Рассказ «Ночь» написан в основном короткими «активными» предложениями, что делает повествование динамичным. Однако данный приём выдерживается не до конца – в «теле» рассказа присутствуют, например, такие фразы: «То и дело приходилось обходить скалы: иногда широкие и плоские, молочно белеющие в темноте, иногда причудливо-вычурные, отблескивающие металлом», или «Обежав очередную скалу (на это раз высокую и полупрозрачную), Шустряк уловил далёкий манящий запах», или «Сколько Шустряк помнил себя, он всегда жил так: долгие однообразные дни в каком-нибудь укромном месте сменялись торопливыми ночными поисками». Обилие ненужных эпитетов только расхолаживает читателя и «останавливает действие» рассказа, не описательного по своей сути.
Несколько однообразен приём «цепляния» одного предложения за другое. Вот несколько примеров: «Ему хотелось есть. Пить тоже хотелось, но есть хотелось больше…», «Многое из того, что находилось на Равнине, было непонятным. Непонятным и страшным. Этот мир не принадлежал Племени, им владели силы неизмеримо могущественные. И неизмеримо враждебные». Приведённые фразы присутствуют только в первом абзаце рассказа, в дальнейшем приём «забывается» автором.
Основная тема рассказа «Ночь» – попытка выжить во враждебном мире, преодолеть страх перед великим непобедимым Злом – представляется довольно избитой. Это, пожалуй, главный недостаток рассказа. Непонятно, чем так приглянулась Шустряку Равнина, почему бы ему не найти место поспокойнее… Автор не попытался найти оригинальную концовку, например, взглянуть на события с точки зрения Чудовищ (быть может, совсем не страшных, а добрых и мирных существ, просто не замечающих целого племени у себя под ногами). Если же здесь имелись в виду «исторические аналогии», то они выписаны недостаточно, и о возможном существовании бытового подтекста фэнтези говорит лишь одно предложение: «Щелкнул выключатель», что воспринимается как совершенно инородная фраза.
Рассказ «Счастье» – очередная попытка нового прочтения вечной темы. Автор избрал жанр народного сказания, некая нереальность происходящего задаётся лексически уже с самого начала повествования: «А как сорок лет стукнуло, болеть начал. И не болеть даже, а тосковать, задумываться. Понял вдруг: нет ему счастья. Живёт как все, а счастья нет. И померк для Ивана свет белый». Данный жанр требует выверенности сюжета и краткого, ёмкого изложения узловых моментов рассказа. Рассмотрим, насколько хорошо это удалось автору.
Сказочная завязка чуть затянута – в основном из-за неоправданных повторов: «Восемь классов закончил, а дальше учиться не стал: не то, чтоб глуп был, просто, чтоб дальше учиться, в райцентр, в интернат ехать пришлось бы». Обилие «чего ж», частиц «то» и местоимений делает вступление рыхловатым и технически несовершенным. Ссылка на стилизацию под народную разговорную речь, по-моему, не «спасает»: совершенно лишними и банальными кажутся фразы типа: «Чего ж ему не хватает-то? Где счастье? Может, оно здесь, рядом?»
Эпизод с посещением врача прописан гораздо точнее и завершённее, хотя и здесь имеется фрагмент «чукотской» лексики: «Валерьянку пей, водку не пей…»
Начало следующего фрагмента ознаменовано загадочной фразой: «Не помогла медицина. А если медицина не помогает, куда обращаться остается? Вот-вот, туда». В русской ментальности слово «туда», произнесённое с мистической интонацией, имеет устойчивый синоним «Москва. Кремль». Через два предложения читатель, наконец-то, понимает, что ошибся, и речь идёт о колдуне, а не о высоком начальстве. Далее следует описание посещения дома вышеупомянутого колдуна – с множеством совершенно лишних деталей, например, обеденного стола, подруги жизни колдуна и т.д. После некоторого топтания на месте при выяснении, к кому следует обратиться за действенной помощью, колдун произносит наконец одну из ключевых фраз рассказа: «По кругу пройдёшь и вернёшься». Таким образом, налицо нарушение композиции: эпизод с колдуном должен открывать череду скитаний Ивана, и лишь затем должен следовать эпизод с врачом-недоумком.
После двух первых эпизодов действие останавливается на пару абзацев, насыщенных размышлениями на другую вечную тему: «Что делать?» Вероятно, в течение этих двух абзацев автор решает перейти от жанра народного сказания в жанр бытовой эпопеи, для чего послал героя рассказа на Север… Сказочный ореол окончательно разбивает упоминание очереди на «жигули»…
Однако – нет! Оказывается, автор не отбросил окончательно первоначальную идею! После кочующего из произведения в произведение штампа с русским народным пьянством следует третий ключевой эпизод рассказа, который принёс две новости – хорошую и плохую. Сначала хорошая: после медицины и злых сил в лице колдуна – в рассказе появляется и третье «действующее лицо» – священник. А теперь плохая новость: автор «не забывает» вводить в ткань рассказа бытовизмы и совершенно лишние детали: «Взял Иван у сына «жигули» (к тому времени уж выкупили) и поехал за попом…»
Попытка исцеления Ивана силой Господа нашего затягивается на две страницы и страдает от налёта мистики и дидактичности: «Бог весть, о чём они там с бабкой Настей говорили (исповедь, тайна)…», или «Молод ты, не понял ещё: счастье дать нельзя. Ну подумай, это не кошелёк какой, счастье».
Далее основное действие рассказа снова останавливается на пару абзацев, в которых герой страдает «пуще прежнего». Однако терпеливый читатель будет вознаграждён – окончание рассказа написано в лучших традициях церковных «страшилок». Перепишите это окончание двенадцать раз и разошлите… Извините, отвлёкся! Итак, эпизод четвёртый – визит к Чёрту.
По-моему, после Гоголя мало кому удавалось найти оригинальный поворот «бесовской» темы. Не стал приятным исключением и Илья Николаев – процесс ворожбы и дальнейшее появление Чёрта преподносится весьма избито, за исключением «острых треугольных зубов» нечистой силы. На протяжении трёх абзацев Иван выпрашивает счастья, порядком надоев и Чёрту, и читателю…
В какой-то мере спасает рассказ его концовка и связанная с ним основная мысль – лишь безумец может быть абсолютно счастливым. В довольно подробном обзоре рецензент пытался доказать, что для выражения данной мысли достаточно было оставить лишь четыре эпизода – с колдуном, врачом, священником и Чёртом – попутно сократив вступление и устранив общую затянутость повествования.
Главы повести об Афанасии Никитине, по-моему, являются творческой удачей автора. Каждая из них имеет своё лицо и построена на собственном литературном приёме. Приятно отметить, что автор не перегружает повествование специфическими славянизмами, чем страдают многие произведения на русскую историческую тему.
Глава «Тверь. Начало пути» даёт описание главных действующих лиц повести, причём автор использует не примитивное перечисление черт внешности и характера, а рисует образы через бытовые детали. Удачно прописана сюжетная линия «Посол – Афанасий Никитин»: выделение Никитина из общей массы купцов сразу выводит его в главные действующие лица повести, без лишних объяснений и лирических отступлений. Диалог посла с Никитиным также раскрывает ряд черт характера Никитина, однако остаётся некая недоговорённость, хочется узнать, «что дальше». Очень важно захватить внимание читателя в самом начале повести – и это автору удалось. Краткий обзор «исторической обстановки» органично вплетается в ткань главы, не затянут и содержателен.
Вторая глава – «Калязин. Напутствие» – раскрывает историческую обстановку начала царствования Ивана III. Вступление, по-моему, чуть затянуто. Главная же смысловая нагрузка, помимо собственно напутствия, лежит на проповеди старца Макария. Весьма характерно восприятие бед Руси как предвестия конца Света, будто и не существует остального мира – подобное актуально и в наше время. Описание «испорченных нравов» людей смутной эпохи контрастирует с цельностью характера Афанасия Никитина, выраженной кратко и ёмко через обращение к старцу: «Отче, благослови идти начертанным мне путём без боязни и пройти его до конца».
Глава «Астрахань. Беда» даёт описание характеров героев и их действий в критической ситуации. Попутно рисуется картина враждебного окружения Руси и особенностей взаимоотношений с татарвой. Повествование развивается динамично, без ненужных отступлений и деталей. Рецензенту, правда, показалось немного избитым и даже пародийным попадание «стрелой в глаз» – сразу вспомнилась былина о Добрыне Никитиче (не путать с Афанасием Никитиным!). Может быть, «лучше» попасть стрелой в шею – смерть тоже будет почти мгновенной…
И снова хочется узнать, что произойдёт дальше. В ожидании новых глав повести и закачиваю эту рецензию.