С.Б. СУПРАНЮК, Е.П. РАЕВСКИЙ
Екатерина Романовна Дашкова
Учредив АРСИИ им. Г.Р. Державина, мы возродили академию, первым президентом которой была Екатерина Дашкова. При нашей суетной занятости многим трудно найти время, чтобы прочитать её собственные «Записки» и воспоминания о ней её достойных современников, поэтому мы хотя бы отчасти постараемся познакомить читателей с этой выдающейся личностью.
|
Д.Г. Левицкий. Портрет
Екатерина Романовна Дашкова – дочь графа Воронцова, брата всем известного канцлера. Родилась в 1744 году. В 15-летнем возрасте, что по тем временам было нормально, стала женой блистательного родовитого красавца-офицера князя Дашкова. Брак был счастливым, по большой взаимной любви, и уже в первые два года замужества Дашкова дважды стала матерью.
Особенности светской жизни с её кознями, интригами и заговорами описывать не будем. Всего этого было в избытке и в жизни Дашковой, но, вопреки всему, её от природы сильный характер в этой атмосфере лишь закалился.
Дашкова жила в царствование Елизаветы Петровны, была вовлечена в дворцовые интриги краткого периода царствования Петра III, держа сторону будущей императрицы Екатерины II, с которой в молодые годы тесно сблизилась и подружилась, но затем оказалась в опале. Застала царствование Павла I и Александра I. Прожив в общей сложности 66 лет, что по тем временам немало, в 24 года потеряв мужа, осталась ему верна до конца своих дней. Будучи красавицей в юности, пережив тяжёлые личные трагедии, быстро увяла и, по словам современников, в 27 лет выглядела как сорокалетняя женщина (по нашим временам – цветущий возраст!).
Екатерина Дашкова была настоящей женщиной, любимой и любящей женой и матерью, но женщиной воистину необыкновенной. Издательница её «Записок» Катрин Вильмонт пишет: «В ней всё, язык и платье – всё оригинально; что б она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актёров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете, ведёт переписку с братом, занимающим одно из первых мест в империи, с учёными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Её разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе. Она родилась быть министром или полководцем, её место во главе государства».
В 1768 году Дашкова овдовела и с разрешения Екатерины II уехала в Европу, где пребывала до 1782 года. Она, конечно же, бежала от горя утраты любимого человека, но, в силу своего характера, не впала в уныние, а вела активнейшую жизнь, общаясь с величайшими умами своего времени и став фактически самым образованным и просвещённым человеком в России. Герцен пишет: «В июле 1782 года Дашкова возвратилась в Петербург. Императрица назначила её президентом Академии наук. Дашкова сначала, кажется, в первый раз отроду, смешалась и хотела отказаться. Она написала резкое письмо к императрице, и в двенадцать часов ночи поехала с ним к Потёмкину. Потёмкин был уже в постели, однако принял её. Он прочитал письмо, изорвал его и бросил на пол, но видя, что Дашкова сердится, сказал ей: «Тут есть перо и бумага, пишите, пожалуй, опять, но только всё это вздор, зачем вы отказываетесь, императрица носится второй день с этой мыслью. В этом звании вы будете чаще видеться с ней; а дело то в том, сказать по правде, что она со скуки пропадает, постоянно окружённая дураками». Красноречие Потёмкина победило Дашкову; она едет в Сенат присягать на новую должность, и с той минуты становится президентом. Она посетила знаменитого старца Эйлера, прося его ввести её в конференц-залу; ей хотелось явиться под эгидой науки перед академиками. Она представилась им не молча, как вообще русские президенты, а с речью – после которой, видя, что первое место возле президента занято Штеелином, она обернулась к Эйлеру и сказала: «Сядьте где вам угодно, каждое место, занятое вами, будет первое». Потом она с обычной деятельностью своей принимается за искоренение злоупотреблений, т.е. краж; увеличивает число воспитанников, улучшает типографию и, наконец, предлагает императрице основание русской Академии. Екатерина назначает её президентом и в новой Академии. Дашкова опять произносит речь: «Вам известны, господа, – говорит она между прочим, – богатство и обилие нашего языка. Переведённое на него мощное красноречие Цицерона, мерное величие Вергилия, увлекательная прелесть Демосфена и лёгкий язык Овидия, не теряют ничего из своих красот… но нам недостаёт точных правил, пределы и значения слов не определены, в наш язык вошло много иностранных оборотов»; а потому она и предлагает работать над грамматикой и над русским академическим словарём. Она сама собирается делить труды академиков и действительно принимается за словарь. Казалось, императрица была довольна. Она предпринимает издание специальных географических карт разных губерний, издаёт периодическое обозрение – «Любители русского слова», в нём участвует сама императрица, фон Визин, Державин и пр.».
Естественно, что завистников стало ещё больше, а среди царедворцев в основе зависти всегда близость к трону, степень внимания монарха, место за торжественным столом и т.д. (Не то ли и теперь?) В разговоре с одним из царедворцев Дашкова сказала слова, которые можно считать её жизненным кредо и которые крайне актуальны и в наше время: «Люди, вся жизнь которых была посвящена общественному благу, не всегда имеют особенную силу и счастье, но всегда вправе требовать, чтобы с ними обращались без дерзости. Тихо продолжая свой путь, они переживают все эти метеоры одного дня, которые лопаются и пропадают бесследно».
Да, у Герцена были все основания воскликнуть: «Какая женщина! Какое сильное и богатое существование!» Пожалуй, и до наших дней не было и нет ей равных, и нам остаётся лишь присоединиться к мнению Герцена, самим не вязнуть в суете повседневности и борьбе с «метеорами одного дня», а равняться на этот идеал на нашем академическом, литературном и гражданском поприще.