Дмитрий Николаевич Киршин

Д.Н. КАТЫШЕВА
«Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
(«Борис Годунов» А.С. Пушкина –
телеспектакль в постановке Анатолия Эфроса)

Важным этапом в сценической пушкиниане XX века явилась постановка Анатолием Эфросом телеспектакля «Борис Годунов» А.С. Пушкина. Переводя на телеэкран несколько своих замечательных театральных спектаклей («Мой бедный Марат», «Таня» А. Арбузова и др.), А. Эфрос как будто почувствовал новые выразительные ресурсы голубого экрана. Это, прежде всего, теснейшее соприкосновение со зрителем, особенно через крупные планы. Все внутренние духовные импульсы, мысли, переживания вплотную приближаются к тем, кто смотрит в телеэкран, лица персонажей как будто обращаются к каждому зрителю лично. Они взывают к пониманию происходящего в трагедии.
Учитывая эстетику пушкинской драмы, где автор присутствует наравне с действующими лицами, наблюдает за героями, осмысливает происходящее, А. Эфрос вводит в телеспектакль своеобразный образ молодого человека – нашего современника, который в самые важные моменты внимательно следит за происходящим, оценивает, выразительно молчит, иногда цитирует фрагменты диалогов героев. Всё это подчинено непосредственному процессу осмысления – мыслительному действию, направляет зрительские суждения в определённое русло.
С. Эйзенштейн назвал бы этот процесс рефлексилацией, когда монтаж разных, иногда далеко отстоящих, явлений провоцирует у зрителей необходимую мысль – появляется смысл, рождённый зрителем.

В телеспектакле А. Эфрос находит лаконичные средства для передачи сюжета, истории, за которой следит зритель и которой он сопереживает. В ней основные действующие лица – Борис Годунов, его дети, Самозванец, народ. Боярин Шуйский (артист Л. Броневой) в Угличе является свидетелем убийства царевича Димитрия, в чьей гибели повинен Годунов. Он и комментирует трагическое событие: Годунов разыгрывает фарс ухода в монастырь, чтобы народ позвал его на престол. Тем самым Годунов намеревается подтвердить свою легитимность, ибо молва о нём как о человеке, пришедшем на трон через кровь, подтачивает царский трон. Шуйский говорит^[1]:

Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмёт венец и бармы Мономаха.

Борис Годунов (артист Н. Волков) представлен в телеспектакле как человек, за плечами которого – грех и муки совести, подточившие его здоровье. Он энергически исчерпан до дна: тусклые глаза, вялое безучастное лицо. Его состояние – предвестник смертельной болезни, он томим предчувствием близкой смерти. И когда приходит весть о Лжедмитрии, в диалоге с Шуйским Годунов ещё раз убеждается, что царевич был мёртв, и успокаивается, но как будто предчувствует близость беды, расплаты:

Ух, тяжело!.. дай дух переведу…
Я чувствовал: вся кровь моя в лицо
Мне кинулась – и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Всё снилося убитое дитя!..

Настоящим открытием А. Эфроса стало решение образа Самозванца в исполнении А. Грачёва, он предложил роль Лжедмитрия актёру, воплощавшему наряду с актрисой О. Яковлевой (Мария Мнишек в телеспектакле) положительную программу режиссёра. Грачёв – светлый, обаятельный, молодой, необычайно живой, с выразительными глазами. В Самозванце его облик не портят две бородавки (на лбу и щеке) – особые знаки преступника, за которым в погоню послал Годунов. Самозванец искренне влюблён в Марину, которая кокетливо пленительна и нежна в исполнении О. Яковлевой, с замедленной манерой и очень своеобразным строем речи. Она лишена волевого напора и откровенного корыстного начала, аристократической спеси, о которых можно прочитать в строчках трагедии. Когда Марина узнаёт об обмане Самозванца, – не выбирая слов, топчет, унижает его, только что пообещавшего быть готовым ко всему – отречению от престола, бегства ради любви к ней. И наступает предел терпению Димитрия (на миг Пушкин вернёт ему имя) – он даёт отпор польской деве, отрекается от неё, и его вдруг ударяет как молния мысль:

Змея! змея! – недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но решено: заутра двину рать.

Перед нами – лишённый чувства любви, с разбитым сердцем, будущий криминогенный тип, который будет без жалости убивать всех на своём пути, в том числе и детей Годунова. Окажется убийцей, по сравнению с Годуновым, в квадрате.

В телеспектакле этот резкий поворот в сознании и поведении Самозванца намеренно ослаблен. Он остаётся с грустными мыслями, сомнениями, которые он высказывает Курбскому-младшему:

Кровь русская, о Курбский, потечёт!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев: я Литву
Позвал на Русь, я в Красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!..

Но программа для Самозванца Мариной уже задана:

Но слышит бог – пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я…

И Лжедмитрий позже грустно, задавленным голосом, лишённым энергии, даёт клич «Вперёд!..», открывая путь иноземцам на Русь.
Вступив на преступный путь, Самозванец-Грачёв потеряет прежнее человеческое обаяние, когда он светился любовью к Марине. Он станет раздражительным, мелким, жестоким, лишённым грустных сомнений. Именно таким он будет готов совершить двойное преступление – уничтожить детей Годунова. И это злодейство отразится на настроениях народа.
Образ народа дан в телеспектакле А. Эфроса не общими планами толпы, а персонифицированно, сверхкрупным планом. И люди предстают разными – одни осуждают вторжение Самозванца, другие смотрят с любопытством, третьи оказываются подголоском бояр и тех, кто пришёл на Русь, призывают к уничтожению детей Годунова. Но когда явился Самозванец и убил невинных Фёдора и Ксению, и Мосальский сообщает: «Народ! Мария Годунова и сын её Фёдор отравили себя ядом. Мы видели их мёртвые трупы», – народ, как и указано в ремарке Пушкина, «в ужасе молчит». А на вопрос: «Что ж вы молчите? Кричите: Да здравствует царь Дмитрий Иванович!» – воистину «народ безмолвствует». Он не только отказывается приветствовать Самозванца, на его лицах отражается нравственное потрясение и отторжение новой власти. Заключительная реплика «автора» – «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! – Из письма к Вяземскому» – завершает телеспектакль.
Трагический строй спектакля усиливает введённая режиссёром песенка Юродивого, того самого, который скажет: «Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит». В записи она исполняется великим Владимиром Яхонтовым, который впервые создал и сыграл моноспектакль «Пушкин» (1927 г.). Пушкин в письме к тому же Вяземскому заметит о своей трагедии: «Уши Юродивого всюду торчат!». Иными словами, мысли автора транслируются через образ Юродивого, его оценки Бориса и происходящего вокруг. Заунывная песенка Юродивого-Яхонтова:

Месяц светит,
Котёночек плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолимся! –

является сквозным мотивом телеспектакля «Борис Годунов».
Следует сказать, что телеспектакль «Борис Годунов» – второй удачный опыт драматического изучения великого поэта-драматурга (а первым можно считать постановку М. Сушкевичем «Бориса Годунова» с Н. Симоновым в заглавной роли), открывший не только новые смысловые ресурсы текста, но и выразительные средства его экранного воплощения.

Примечания:

^[1] Цитаты из текстов поэта даются по изданию: А.С. Пушкин. Собрание сочинений в пяти томах.– СПб.: Библиополис, 1993.