Дмитрий Николаевич Киршин

Е.С. РОГОВЕР
Славное имя – Державин

Возрождённая Академия русской словесности и изящных искусств по праву носит имя Гаврилы Романовича Державина, стоявшего у истоков Российской академии. Примечательно, что Екатерина Дашкова, первый её президент, издавая свой журнал «Собеседник любителей российского слова», открыла первый номер этого издания державинской «Фелицей», сделавшей имя поэта всероссийски знаменитым.
Державин – это поистине славное имя. Сама семантика его напоминает о том, сколь много сделал этот человек для своей державы: и тогда, когда принимал участие в укрощении русского бунта, бессмысленного и беспощадного, видя в этом своём деянии исполнение долга перед Отечеством, и тогда, когда последовательно занимал высокие державные посты секретаря императрицы, губернатора, сенатора, государственного казначея, министра юстиции. Занимая эти высокие должности, он проявил черты ревностного, неподкупного, справедливого и независимого человека. Свойства эти нередко осложняли его жизнь, воспринимались как неугодные и порой определяли преждевременные отставки, переводы, почётные ссылки. Когда его принуждали поступать против совести или создавать похвальные оды, нежеланные ему, он писал:

«Богов певец
Не будет никогда подлец».

Однако величие славного имени Державина выражается, прежде всего, в том вкладе, который внёс он в сокровищницу отечественной поэзии. Гаврила Романович выступил на поэтическом поприще как наследник традиции таких русских поэтов, как М. Ломоносов, В. Петров и А. Сумароков. Следование заветам первого из них наиболее явственно сказалось в начале творческого пути Державина, в его так называемых читалагайских одах, в частности, в «Оде на день рождения её величества, сочинённой во время войны и бунта 1774 г.».

Воздействие Сумарокова обнаружилось преимущественно в интимной лирике Державина, в стремлении последнего к разнообразию жанровых форм и в поздней драматургии. Однако с первых шагов автор «Фелицы» одновременно противопоставил себя своим предшественникам. В стихотворении «Идиллия», размышляя о Ломоносове, называемом «российским Пиндаром», Державин писал о своей самостоятельности:

«Не мышлю никогда за Пиндаром гоняться
И бурным вихрем вверх до солнца подыматься.
Не треснуть бы с огня»^[1].

Самобытность поэта будет сказываться постоянно, во всех осваиваемых жанрах.
Державин покорил современников, прежде всего, той широтой художественного охвата российской действительности, которая была характерна для его творчества. Поэт писал не только о Фелице, её придворных, своих друзьях и славных современниках, он прославлял Россию, созерцающую себя в восьми своих морях, писал о своём народе, его неистощимой силе и неиссякаемой мощи. Этот народ в XVIII веке был постоянно вовлекаем в кровавые войны, в дальние переходы и суровые походы. Но он выдержал эти испытания, проявив мужество и стойкость:

«О росска грудь неколебима,
Твердейшая горы стена!
Скорей ты ляжешь трупом зрима,
Чем будешь кем побеждена».

Державин, как никто до него, прославил героизм своего народа. В оде «На взятие Измаила» он показал беспримерный подвиг российских солдат, восхищаясь тем, «какая в войсках храбрость рьяна! Какой великий дух в вождях!». Патетика и возвышенность тона оказались здесь, безусловно, уместны, и это хорошо чувствовал поэт. В этой оде Державин обращается и к истории, показывая разорение родной земли во время татаро-монгольского ига. Но и в эту пору, испытав унижение, бедствия и страдания, «росс» выстоял. Поэт, исполненный гордости, вопрошает:

«Где есть народ в краях вселенны,
Кто б столько сил в себе имел;
Без помощи, от всех стесненный,
Ярем с себя низвергнуть смел?»

Рассказывая о современных ему войнах, Державин акцентирует важную историческую закономерность. Обращаясь к народам Европы, которые склонны или неверно толковать цели ведущихся сражений, или недооценивать значение свершённых народом России побед, поэт проницательно подчёркивает:

«Воюет Росс за обще благо,
За свой, за ваш, за всех покой».

Мысль эта сегодня звучит особенно злободневно, поскольку и в наше время за рубежом склонны превратно толковать великую Победу над фашизмом, историю священной войны 1941–1945 годов. Державин не ограничивается изображением коллективного и обобщённого образа народа. Он отчётливо видит и рисует ведущих героев сражений: Г. Потёмкина, командовавшего русской армией на юге, офицеров-командиров, ведших воинов на штурм крепости, и, прежде всего, А.В. Суворова, непосредственно командовавшего штурмом Измаила 11 декабря 1790 года.
Суворов вообще стал излюбленным героем героических од Державина. Поэт прибегает нередко к приёмам былинной гиперболизации, показывая, как «русский Геркулес»

«Ступит на горы – горы трещат,
Ляжет на воды – воды кипят.
Града коснется – град упадает;
Башни рукою за облак кидает».

Так пишет он в оде «На взятие Варшавы». А в других случаях поэт передаёт индивидуальные черты полководца, показывая его простоту, привычку к спартанскому образу жизни, близость к солдатам, склонность к чудачествам. В наши дни по-особому значительными воспринимаются слова, которыми Державин завершает одну из своих од:

«А слава тех не умирает,
Кто за отечество умрет:
Она так в вечности сияет,
Как в море ночью лунный свет».

Объектом изображения Державин сделал и властителей, «несправедливых и злых», жестоких и деспотичных. В стихотворении «Властителям и судиям» поэт со страстью ветхозаветного пророка зовёт истинного Судию обрушить небесную кару на «безумцев и средь трона», которые «не внемлют» стонам страдальцев, «видят и не знают», как мучаются бедные и неимущие. Поэт усматривает виноватость властителей в нередких «колебаниях народных». Стихотворение проникнуто такой гражданской смелостью и таким накалом чувств, что становится понятным, почему в кружке петрашевца С. Дурова его участнику Ф.М. Достоевскому оказался близким поэтический, вдохновенный порыв Державина, и писатель со страстью и «восторженным чувством» прочитал этот шедевр поэта, потрясая всех собравшихся озарением «певца Фелицы».

Важное место в кругу устойчивых тем Державина занимали философские размышления о жизни и смерти, о вечности и кратковременности земного бытия человека. К числу лучших творений поэта, развивавших эти темы, относятся «Ода на смерть князя Мещерского» с её трагической оппозицией жизни и смерти («Где стол был яств, там гроб стоит») и «Водопад». В последней из этих од содержится глубокое философское раздумье о человеческом существовании и смысле жизни, её быстротечности и законном праве личности на бессмертие. С одной стороны, изображена крупная, даже монументальная личность всесильного Потёмкина, осыпанного почестями и богатством; с другой – «труп, как на распутьи мгла, лежит на темном ложе нощи». С огромных высот сбрасывается жизнь человека и устремляется куда-то вниз, и это падение напоминает стремительный водопад. Последний изображён с такой живописной силой и красочностью, что он дал основание Н.В. Гоголю назвать эту вещь замечательным творением, в котором «как бы целая эпопея слилась в одну стремящуюся оду»^[2].
С таким же философским проникновением в суть сложнейших явлений размышляет Державин о Боге, мироздании и божественной природе самого человека. Эти раздумья, с одной стороны, неожиданно начинают напоминать мысли Шекспира о Человеке в «Гамлете», а с другой – ломоносовские «духовные» стихи. Ода «Бог» сразу же была переведена на многочисленные европейские и японский языки, что было свидетельством справедливого признания державинских достижений в поэзии.
Заслуживают внимания взгляды Державина на роль поэта и поэзии, которые он выразил в теоретической работе «Рассуждение о лирической поэзии» (1811 г.). Её автор справедливо подчеркнул значение художников слова как глашатаев истины, как пророков в отечестве, как творцов, которые призваны выполнять важнейшую гражданскую и наставническую роль. Поэт размышлял о величии культуры и о достоинстве художника, и эти суждения, подтверждённые стихотворением «Памятник» (1795 г.), также представляются сегодня вполне актуальными.
Постоянным предметом изображения Державина была русская природа. Поэту довелось быть первооткрывателем её необыкновенных красот. В своих пейзажных зарисовках он предстаёт как настоящий живописец, создатель красочных картин. Достаточно вспомнить описание прозрачного источника в стихотворении «Ключ», водопада («алмазна сыплется гора»), «последнего дня природы» в оде «На взятие Измаила» («пролилася звёзд река»), русских степей, которые «как моря, струятся / Седым волнуясь ковылём» в оде «Благодарность Фелице». Поэт живописно показывает «румяную» осень, бледную весну, «седую чародейку» – зиму, которая «косматым машет рукавом». Эту зиму он изображает с особенной любовью, причём впервые в русской поэзии. В таком предпочтении сказывается национальная природа державинской поэзии. Недаром ветер Борей у поэта напоминает русского белобородого деда Мороза. Выразительны у Державина образы животного мира: ласточка, павлин (в одноимённых стихотворениях) и домашний пёс («Милорду, моему пуделю»).
Столь же внимателен поэт к реальной обстановке, интерьеру, предметам быта, натюрморту, повседневным занятиям человека. Великолепные бытовые сцены мы находим в «Фелице» при поэтическом рассказе о С. Нарышкине, А. Вяземском, Г. Потёмкине, Н. Панине, А. Орлове с их домашними утехами, катаньем цугом, музыкой над Невой, праздным времяпрепровождением, прихотями и чудачествами. Незабываемы натюрморт, стол угощений и бытовая обстановка в «Приглашении к обеду»; колоритен «цветник блюд» и мир вещей в «Евгению. Жизнь Званская». Воспроизводя их, Державин передаёт радость бытия, эпикурейское мироощущение, праздничный гедонизм. Вспомним:

«Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь – икра и с голубым пером
Там щука пестрая: прекрасны!»

Однако и пейзаж, и интерьер, и натюрморт всегда подчиняются у поэта изображению человека. В стихах Державина впервые предстали живые люди, яркие и неповторимые его современники. Это и Екатерина II, которой посвящено особенно много од, где поэт отдал должное великой императрице, и вельможи-мурзы, и военачальники Потёмкин, Румянцев и Зубов, и соседи Державина по имению, и жена поэта, названная условным именем Пленира, и Мещерский. Можно утверждать, что в поэзии Державина состоялось открытие личности, представленной в разносторонних отношениях с другими людьми, природой, бытом, страной в целом. Этим принципиальным открытием поэта воспользуется потом русская литература.

Значение Державина заключается также в серьёзном преобразовании системы классицизма, подчас настолько существенном, что некоторые исследователи (Г. Гуковский, Г. Макогоненко) говорили даже о выходе поэта в область реализма как в отдельных жанрах, так и в сфере образной системы, хотя другие учёные (А. Западов, И. Серман) связывали художественный метод Державина всё-таки с классицизмом. Основные преобразования, совершённые поэтом, относятся к русской оде. Державин впервые соединил похвалу, присущую ей, с сатирой, патетику, характерную для жанра, с элегической грустью и медитацией. Изменения коснулись и антологических стихов, где античные – горацианская и анакреонтическая – темы вступили в связь с яркими образами из русской жизни. Наряду с такими мотивами, присущими анакреонтике, как застольное пиршество, женская красота, любовь, в стихах 1790-х годов появились изображения русских нравов, мотивы русских сказок и песен, имена славянских богов (Лель, Услад). Таковы стихотворения «Любушке», «Стрелок», «Русские девушки».
Заслугой Державина стало обновление языка поэзии. Державин сломал рамки «трех штилей», широко ввёл в стихи будничные слова, просторечия, разговорный язык. Академик Я. Грот приводил примеры заимствований поэта из простонародного языка, например: «На карты нам плевать пока», «Бояре понадули пузы». Торжественная речь (славянизмы разных типов) соединились с языком низким и простым («Не мни, чтоб шапки иль бешметя…»). Сам Державин считал себя «живописцем словом». Этот дар живописать стихом является особенно заметной чертой поэта. Среди эпитетов Державина преобладают зрительные, красочные, цветовые. Нередко это определения, составленные из двух (черно-зелены) и трёх (лазурно-сизо-бирюзовы) красок.
Так же часты звуковые эпитеты и такой подбор слов, который создаёт выразительную звукопись («в кустах свист соловьев»; «стуча с крыльца ступень о ступени» – с повтором слога «сту-»; «И гул глухой в глуши гудет»). С живописностью Державина связано частое обращение его к миру изобразительного искусства: ссылка на Рафаэля, послание к Анжелике Кауфман, Тончи, описание Екатерины II в духе картины Д. Левицкого («Видение Мурзы»). Не случайно поэт обозначал свои стихи термином «говорящая живопись».
Столь же настойчиво Державин прибегал к пластическим образам, создавая аналогию с искусством ваяния. Нередко он воссоздавал и сами образы скульптуры. Таковы стихотворения «Памятник герою» (1791 г.), «Мой истукан» (1798 г.) и «Фалконетов Купидон» (1804 г.).
В последнем из этих стихотворений поэт, развёртывая шутливый и приключенческий сюжет, передаёт череду удивительных превращений: сначала мнимо реальный Лель преображается в аморфный образ сна, затем он становится каменным изваянием, которое превращается в Купидона, сохраняющего черты сновидения. Далее последний преобразуется в мраморную скульптуру Амура, изваянного Фальконе, а в конце мраморное изваяние «оживает» и произносит свою сентенцию. При этом Державин с присущим ему мастерством воссоздаёт конкретный пластический образ – скульптуру, хранящуюся ныне в Эрмитаже. На этом примере видно, что автор «Купидона» создал в литературе и такие художественные формы, которые весьма близки современной литературе (превращение реальности в сон, а сна в явь).

Блистательная поэзия Державина оказала глубокое воздействие на современную ему и последующую русскую литературу. Его влияние испытали Радищев и Пнин, Крылов и Клушин, молодой Жуковский и Батюшков, Кюхельбекер и Рылеев, Дельвиг и Пушкин, Лермонтов как автор «Смерти Поэта» и Некрасов как творец «Размышления у парадного подъезда». Зарисовки природы у Державина получили своё эхо в пейзажах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя и в лирических отступлениях «Мёртвых душ». Державинская образность отчётливо чувствуется в стихах Тютчева и у современных поэтов – Н. Заболоцкого и Д. Самойлова.
Примечательно, что и сам образ Державина получил запечатление в русской литературе, сначала в стихах В. Капниста, размышлениях А. Бестужева, думе К. Рылеева «Державин», в «Езерском» и «Евгении Онегине» А. Пушкина, статьях В.Г. Белинского. Он нашёл отражение в романе В. Ходасевича, документальном повествовании О. Михайлова, стихах О. Мандельштама, В. Рождественского, Д. Самойлова, С. Дрофенко, Я. Гордина, И. Савельева.
Справедливо писал В.Г. Белинский о том, что «мы имеем в Державине великого, гениального русского поэта, который был верным эхом жизни русского народа…»^[3]. Проницательный критик называл Державина богатырём поэзии и говорил, что по своему природному таланту этот поэт замечателен и важен для нас, его соотечественников: мы видим в нём блестящую зарю нашей поэзии.
Добавлю от себя: зарю, которая и теперь ещё восходит, поражая читательское воображение, оттачивая художественный вкус, будоража наш ум и восхищая наши сердца.

Примечания:

^[1] Цитаты из текстов поэта даются по изданию: Державин: Стихотворения.– Л.: Сов. писатель, 1957.– 472 с.
^[2] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т.– М.: Изд-во АН СССР, 1952.– Т. VIII.– C. 373.
^[3] Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т.– М.: Изд-во АН СССР, 1953.– Т. 1.– С. 50.